Гайра Веселая
Заяра Веселая
СУДЬБА И КНИГИ АРТЕМА ВЕСЕЛОГО
I
С весны 1917 года занимаюсь революцией. С 1920 года — писательством.
Артем Веселый
«СО ВСЕМ ПЫЛОМ И ЖАРОМ МОЛОДОСТИ»
Артем Веселый (Николай Иванович Кочкуров) вырос в Самарской рабочей слободке. О своей родне он писал:
Родители. Отец[1]. Здоров. Силен. К алкоголю с молодых годов питал отвращение и пьяницей никогда не был, хотя случалось, с устатку выпивал. Крутой. Трудолюбивый. Честный. Упрямый. Широкая, бурлацкая натура. По происхождению крестьянин, но в городе с 7 лет.
Дед и прадед по отцу. Безземельные крестьяне Симбирской губернии. Дед Николай умер в 40 лет от холеры. Прадед Фома жил до 100 лет.
Мать[2]. До замужества (19 лет) росла в деревне, батрачила. За всю жизнь ни разу не болела. Родила 16 человек. С жизненным практицизмом соединила в себе любовь к природе и мягкость русской женщины.
Дед и прадед по матери. Дед Кирсан, гвардейский солдат, убит в драке. Прадед Иван — крестьянин. Видимо, человек с большой инициативой — имел хорошее хозяйство. Вел крупную торговлю скотом. Содержал рыбачью артель 1.
В начале 1970-х годов мы разыскали в Самаре двоюродную сестру отца Анну Васильевну Шепелеву. Отец Анны Васильевны и отец Артема были родными братьями. Она рассказала:
«Когда дед Николай Васильевич помер, мачеха докормила пасынков — моего отца Василия, Егора и вашего дедушку, восьмилетнего Ивана — до весны, а потом привезла их в Самару да и бросила на постоялом дворе. Там под приглядом дворника они и росли, с малых лет втянутые в работу.
Хозяин постоялого двора Сапунков держал извоз, у него братья работали ломовиками, или, по-местному, крючниками. Они возили мешки с зерном от элеватора на пристань и железнодорожную станцию. Работали бесплатно, только за харчи, иной раз хозяин справит рубаху да штаны — и то ладно. Из братьев Иван был самым слабосильным. Когда подрос, приглянулся сапунковской сестре. Но девушка была рябая, ему не нравилась: „Куды мне эдака тёрка!“»…
Женился Иван на деревенской девушке-батрачке Федоре Кирсановне. Семья жила в подвале на монастырском подворье. Один за другим рождались и умирали дети. В живых остались двое — Николай и Василий.
Со временем Иван Николаевич обзавелся пролеткой, но извозчик, по словам Анны Васильевны, был из него неважный: не хватало бойкости.
«Бывало, встанет на углу и сиди-и-и-ит, ждет седока, а сам дремлет. Из себя был высокий такой, да болел часто. А вообще-то сказать, Иван не пил, не курил, ничего такого не делал — они дружно жили…»
17 (29) сентября 1899 года у Ивана Николаевича Кочкурова и Федоры Кирсановны родился сын Николай.
В книге «Мои лучшие страницы» (1927 г.) Артем Веселый писал:
В самом раннем детстве попал на Волгу в рыбачью артель, в которой и плавал два лета и две весны.
Недолгое время перед революцией работал на Самарском трубочном заводе, на ломовой; учился в приходской и городской школах.
Весной 1917 года, в самом начале революции, вступил в партию большевиков, в каковой работаю и до сих пор 2.
Весть о Февральской революции была получена в Самаре, как и всюду, неожиданно.
Первый митинг собрался в театре «Олимп».
Незабываемое зрелище…
На трибуну один за другим поднимаются представители профсоюзов, фабрик и воинских частей с заявлением о присоединении к революции, об активной поддержке революции. Единодушно требование освободить политических заключенных, в места ссылки летят приветственные телеграммы.
Собравшиеся, стоя, без шапок, сбиваясь — слов многие еще не знают, — но с величайшим воодушевлением поют «Вы жертвою пали», «Марсельезу», «Варшавянку»… 3
В марте Николай Кочкуров вступил в партию большевиков и начал работать в газете «Приволжская правда», первый номер которой вышел 17 сентября. В редакции Кочкурову поручали техническую работу, иной раз доверяли держать корректуру. Он пробует писать и сам, задумывает пьесу «Разрыв-трава» о жизни рабочей слободки.
Главным редактором газеты был А. Х. Митрофанов[3].
«Алексей Христофорович многое делал для привлечения в редакцию начинающих журналистов из рабочих, — пишет самарский краевед К. И. Шестаков, — с осени 1917 года на страницах „Приволжской правды“ появились материалы Николая Кочкурова. […][4] Свои первые шаги в журналистике он совмещал с участием в боевой дружине… Сын волжского грузчика — крючника, как тогда говорили — сам с детства познавший тяжкий труд, он был полон революционного энтузиазма. Писал свежо, необычно, но нередко не считаясь с грамматикой.[…]
Алексей Христофорович любил его по-отечески, умело направлял развитие своеобразного таланта» 4.
Николай Кочкуров знакомится с образованными людьми, подружился с семьей Мундецен; хозяин дома — партийный работник, жена — актриса.
Эмилия Ивановна Мундецен рассказала нам много десятилетий спустя:
«Иногда он шокировал нас, новых его знакомых. Он совершенно не признавал условностей, не пытался показать себя с наилучшей стороны. Если я отчитывала его за какие-нибудь промахи, он говорил: „Не забывайте, я рос в рабочей слободке“» 5.
Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской
У него всегда была масса заданий, маленьких и больших, и к каждому он относился со всей горячностью.
Внешне замкнутый, он был по натуре очень общителен, и вскоре вокруг него образовался молодежный актив, в который вошли и мы с сестрой и братом […]
Я была воспитана в интеллигентной семье. Язык Артема звучал непривычно и ярко для моего слуха.
— Пиши, — говорила я ему. — Обязательно пиши. Может быть, из тебя будет писатель!
— Рад бы писать, — басил он, — да разве время сейчас! Люди со штыком, а я с пером. Смешно!
Я доказывала ему, что боевое перо не уступит штыку. Он отвечал:
— Может, чье-то и не уступит. А кому нужны сейчас мои литературные кляксы? Мне еще науку надо догонять конным шагом […]
Но писать его тянуло и в семнадцатом. Кружась по городу с разными поручениями, он останавливался на ночлег там, где застигла ночь. Иногда заходил к нам. Тогда брат переселялся в нашу с сестрой комнату и уступал ему свою. Оставшись один, он сейчас же брался за перо, и было слышно, как всю ночь он ходил по комнате, разговаривая с самим собою вслух 6.
В герое одного из ранних рассказов Артема Веселого угадываются некоторые автобиографические черты.
Завертелся Алеха в работе, как щепка в весенней реке.
Днем все бегал, по ночам часто дома не ночевал.[…]
Собрания, заседания, туда мотнешься, сюда — глядишь, и день весь.
А вечером надо на городскую площадь, где происходят уличные митинги.
Горяч был Алеха в спорах — беда. Охрип кричавши, но всегда, бывало, под утро последним уходит с площади; ежели увидит двух-трех оставшихся солдат, то и их проагитирует.
