Собрали в школе организационное собрание. На собрание пришло все село. Кулаки выступили против коммуны […]
Интересно было наблюдать Артема на крестьянских собраниях. Он никогда не выступал вначале. Сидит, подперев щеку, с застывшими чертами и вроде как бы равнодушно слушает, кто что говорит, до тех пор пока не возьмет людей на учет и не прояснится картина соотношения сил. Тогда он встанет, воинственно прямой, веселый и едкий, и начнет бросать по намеченной цели словами тяжелыми и горячими, как камни, выхваченные из огня.
Сначала все шло хорошо. Растерявшиеся кулаки под разными предлогами начали подаваться к выходу.
— Кум, дай огниво, пойду покурю, — сказал один из них, направляясь к двери.
Ему ответили хохотом:
— Тебе уже дали прикурить! Вон на трибуне и кремень и огниво!
Но под конец произошел маленький инцидент. Секретарь сельсовета, сын одного из кулаков, узнав, что приезжий чинов и мандатов не имеет, поехал в волость за помощью. Уже проголосовали за организацию коммуны, когда на собрание заявился начальник из волости.
— Вы кто такой будете? Ваш мандат? — обратился он к Артему.
— Коммунист, — отвечал Артем, — и других мандатов, кроме этой книжечки, не имею.
— Что вы тут делаете?
— То, что положено делать коммунисту: сажаю ростки коммунизма, вам помогаю, потому что вы просмотрели эту возможность 5.
[Выяснив, что у приезжего москвича действительно нет мандата, волостной начальник признал голосование собрания «за коммуну» не имеющим законной силы].
Из воспоминаний Павла Максимова
Павел Хрисанфович Максимов (1892–1977). Родился в семье ростовского грузчика. Печататься начал до революции. Много писал об истории и жизни Северо-Кавказского края. Автор книг «Воспоминания о писателях»(1958 г.), «Писатели Советского Дона», (1958 г.), «Советские детские писатели», (1961 г.), «Памятные встречи» (1978).
Я рассказываю здесь только о личных встречах и литературных разговорах с Артемом Веселым — о его внешности, характере, манере работать. Приведу некоторые его рассказы о себе, некоторые любопытные факты из его биографии, его высказывания о своей писательской работе…
Он был высок, поджар. Плечи и грудь неширокие, руки мягкие, «конторские» и вообще он производил впечатление человека некрепкого здоровья. Был всегда коротко, по-солдатски острижен.
Держался просто, скромно. Я узнал от него, что отец его был волжским грузчиком, крючником в Самаре и что в юности он сам был чернорабочим, ломовым извозчиком (драгилем), с детства добывал хлеб своим трудом. […]
Говорил он медленно, глуховатым баском, с самарским акцентом, пришепетывал довольно полными губами: пишша, кровишша, вешши и т. п.
Любовь Артема к яркому слову и такой же яркий своеобразный язык широко известны. […]
Между прочим, он сказал мне, что любимая его книга — словарь Даля и что он всюду возит его с собой.[…]
В то время Крайистпарт организовал в Ростове выставку документов и других экспонатов по истории революционного движения и гражданской войны на Северном Кавказе. Артем работал в Крайистпарте очень усердно — по десять часов ежедневно — перечитал тысячи страниц разнообразных документов.
Артем бывал и у нас в редакции газеты «Советский юг», и в только что созданной Ростовской писательской организации, познакомился со многими литераторами. Держался он с нами как свой среди своих, а с А. Бусыгиным[131], таким же вчерашним рабочим-красноармейцем, как с близким товарищем.
В редакции «Советского юга» с осени 1924 года отделом партийной жизни стал заведовать А. Булыга — будущий А. Фадеев, он был знаком с Артемом давно.
В Ростов Артем Веселый приезжал едва ли не каждый год, а иногда и по два раза.
Рассказывая мне о писательских делах, Артем обмолвился о том, что, роясь в своих бумагах, он нашел много стихов и прозаических, вполне годных к печати красновиков.
— Красновики? Что еще за красновики? — удивился я.
— Ну, люди говорят черновики и беловики, а я вместо беловика говорю красновики. У меня все не так, как у добрых людей, — добродушно ухмыльнулся Артем. […]
— По-моему, главное, что необходимо писателю, — как-то сказал Артем, — это знать своего коня. И еще — побольше смелости. Что касается меня и моего отношения к слову, то я считаю, что каждое слово должно быть подобно звонкой монете — словами нужно вызванивать. Слова должны тесно и цепко стоять друг к другу. Держа друг друга за руки, они должны идти хороводом со страницы на страницу… […] Литературная работа для меня не вдохновенье, а каторжный труд, и в этом я прилежный ученик и поклонник Флобера. Работа художника всегда была и будет подвижничеством. […]
С годами, чем более зрелым становился Артем, тем проще он писал, я имею в виду благородную простоту подлинно писательского языка. […]
— Скажу я вам, ребятки: что бы там ни было, но я считаю, что лучшие мои вещи — «Россия», «Волга» и «Реки огненные» — останутся, будут жить и после меня, — говорил он нам, молодым ростовским писателям 6.
Из воспоминаний Сергея Бондарина
Сергей Александрович Бондарин (1903–1978) — прозаик. Литературную работу начал с 1922 г. Автор книг «Мальчик с котомкой», «Гроздь винограда», «Златая цепь», «На берегах и в море» и др. В 1943 г. был арестован, в лагере и в ссылке пробыл более 10 лет.
Весной 1925 года мы были молоды и очень любили романтику революции.
С гордостью и жадностью мы читали новые рассказы, повести или романы о революции, каждое новое имя молодой советской литературы замечалось немедленно, и не удивительно, что нам понравилась буйная проза Артема Веселого. Мы передавали из рук в руки книгу журнала с новой вещью этого писателя со странным сочетанием имени и фамилии — Артем Веселый — суровость и легкость. Но он был наш, в его произведениях мы находили себя, видели картины того недавнего, что многие из нас сами пережили на военных и трудовых фронтах, во взбудораженных революцией семьях, в комсомоле. И нас не удивляло, когда в мощно-широких, несдержанных произведениях Артема Веселого, — в них и страницы верстались как-то по-особенному, то пирамидкой, то столбцом, — мы встречали выражения малолитературные, не удивляло, не озадачивало, как наших отцов, напротив это тоже воспринималось как признак новой литературы, даже нового быта, это даже подкупало, устанавливало какую-то таинственную, только молодым понятную связь; словом, все это очень нравилось. Одну песенку из только что появившегося романа «Страна родная» мы живо подхватили. Эдуард Багрицкий[132] то и дело напевал глуховатым баском:
На заре каркнет ворона.
Коммунист, взводи курок.
В час последний похорона
Расстреляют под шумок.
Багрицкий начинал, и мы поддерживали его:
Ой, доля —
Неволя,
Глухая тюрьма…
Долина,
Осина,
Могила темна…
Песенка эта Багрицкому нравилась особенно, потому что как раз в это время он начал работать над своей «Думой про Опанаса», и она звучала в тон новой его поэме. […]
Нужно ли говорить, как я был взволнован однажды в ту же весну 1925 года сообщением моих товарищей по редакции одесской газеты «Молодая гвардия»:
— Приехал Артем Веселый. Будет выступать в Партклубе. К завтрашнему номеру напиши о нем статейку.
