Неприятности с лицом случились оттого, что Рита слишком уж азартно взялась за дело, получив новое назначение — заведование цехом подготовки воды для тепловозов. Она без предосторожности обращалась с химикатами. Даже хромпик — очень ядовитая штука — размельчала, не надевая предохранительные очки и респиратор.

Сегодня Рита ездила в город, в отделенческую поликлинику. Врач осмотрел молча ее воспаленное лицо, так же молча написал что-то на двух маленьких бумажках и, вручив их, пробурчал:

— Это на процедуру, это — рецепт.

— А что у меня, очень серьезное?

— Пройдет.

— Когда пройдет? Мне надо скорее.

— Пройдет, — еще раз буркнул врач.

Рита испытывала огромное желание стукнуть его чем-нибудь по голове.

— Мне идти? — спросила она.

Врач кивнул.

Из поликлиники направилась в больницу, к Лиле Оленевой. В иной день заколебалась бы — идти или не идти? Но сегодня, несчастная и сердитая — даже трудно сказать, что больше — несчастная или сердитая, — она не была склонна предаваться умствованиям по поводу уместности или неуместности нового визита к Лиле. Ну, случилось в последний раз — ляпнула, что Максим Добрынин это и есть ее, Риты, родной отец. Так что ж теперь, терзаться, ночи не спать? Своих бед хватает. И все равно когда-нибудь открылось бы. А с той встречи уже две недели минули. Надо же проведать, как она, что с ней.

Возле маленького — точь-в-точь какая-нибудь лесная сторожка — домика, через который пропускали посетителей на территорию больницы, Рита нежданно-негаданно чуть ли не нос к носу столкнулась с Соболем. Пораженная, остановилась. Соболь стремительно прошагал мимо, жестко поскрипывая сапогами по снегу. «К кому он приходил? — недоумевала Рита. — Несется, будто укушенный…»

Риту пропустили беспрепятственно, хотя приемное время не началось. Еще бы — страхделегат. В действительности никакой она была не страхделегат, но справку такую достала специально, чтобы в любое время Лилю навещать. Поди проверь — страхделегат или не страхделегат.

Когда открывала высокую белую дверь палаты, все-таки волновалась — как-то встретит Лиля? — на всякий случай напустила на себя побольше официальности — дескать, выполняю общественное поручение, не по своей воле явилась, не воображайте, пожалуйста. С порога глянула в сторону Лилиной кровати, глянула и оторопела — на подушке розовело толстощекое, округлое, совсем не Лилино лицо.

— Вы к Оленевой? — услышала позади себя Рита.

Спрашивала сестра. Она направлялась в палату, держа впереди себя наполненный шприц.

— К Оленевой. А почему ее нет?

— Она теперь в другой палате. Предпоследняя по коридору. Но к ней, кажется, нельзя.

— Как нельзя?

— У нас только что какой-то ваш начальник был. Интересный такой, молодой.

— Ну, знаю.

— Так вот, пока он разговаривал с врачом, Оленева подошла ко мне и сказала, что к ней нельзя.

— Но почему? Что с ней?

Сестра развела руками и, опасливо глянув на шприц, заспешила в палату.

«Медицина называется!» — возмутилась Рита, решительно направляясь в конец коридора. Едва войдя в палату, увидела одетую в долгополый, не по росту, халат знакомую маленькую фигурку. Лиля стояла у окна, спиной к двери.

Ритой снова овладело волнение — как встретит? Что скажет?

Она тронула подругу за рукав. Та, вздрогнув, стремительно обернулась.

— Вы?!..

— Не ждала?

— Да…

— Мне сказали — к тебе нельзя.

— Почему? Хотя да, было нельзя.

— Соболь приходил, ты знаешь? Его завернули. Что с тобой?

Лиля отвела глаза в сторону.

— Так, ничего.

В голосе ее Рите послышалась отчужденность.

— Ухудшение? Температуришь?

— Нет.

— Что же?

— Ничего, говорю — ничего.

Она отвернулась. Руки ее быстро завязывали и развязывали концы фланелевого пояса.

«Так, ясно», — произнесла мысленно Рита. На сердце легла внезапная тяжесть, и столь же внезапно в памяти мелькнуло лицо старшей Оленевой, милое и печальное. «Бедный папа», — возникла вслед за тем отчетливая, горестная, заслонившая все остальное мысль.

— Пойду… — Рита, вздохнув, задернула впереди полы накинутого на плечи халата. — Я во вторую смену. Еще опоздаю.

— Я провожу вас.

— Как хочешь.

Не проронив больше ни слова, они прошли через палату. Так же молча миновали коридор. Остановились возле легкой, с белыми непроницаемыми стеклами перегородки, отделяющей коридор от лестничной площадки. Гостья окинула Лилю прощальным взглядом — всю, от волос и тоненькой шеи до войлочных туфель, надетых на босые ноги. Потом широким жестом, совсем по-мужски протянула руку:

— Ну, поправляйся.

Лиля встрепенулась. Смятенно и коротко глянув в глаза гостье, задержала в своей слабенькой ладони ее вместительную, шершавую ладонь.

— Рита!..

— Что?

— Рита… — Она умолкла в замешательстве, снова глянула в глаза подруге, снова потупилась.

Внезапно лицо Лили просияло.

— Рита, у меня к вам просьба, — она сказала это с необыкновенной живостью и решительностью.

— Ну?

— Помните, в тот раз вы рассказывали, что девушки в общежитии шьют по вечерам мешочки?

— Мешочки для очистки топлива на тепловозах?

— Да, да.

— Шьют. И я шью, когда свободна.

— А можно мне?

— Что можно? Мешочки шить?

— Ну да, мешочки. У меня же здесь полно свободного времени. Только вы материал привезите. Сама привезите. Сама, ладно?

У Риты подскочило сердце.

— Черт, а не ребенок! — Она почувствовала, как вдруг горячо сделалось ее глазам. — Конечно, привезу. Обязательно привезу. Что же ты мне в тот раз не сказала?

— Да мне уж потом в голову пришло. Сейчас вот вспомнила. Вы, пожалуйста, поскорей привезите. Я буду ждать вас, очень буду ждать.

Рита не спускалась — слетала по лестнице. Перепрыгивала через ступеньку, а иногда и через две. Но и этого казалось мало, так и подмывало вскочить на перила и с визгом, с хохотом съехать вниз.

Уже за больничной оградой спохватилась: так и не спросила Лилю, почему ее перевели в другую палату. На мгновение ей представилась эта новая палата. Она чем-то сильно отличалась от предыдущей. Чем же? Что в ней особенного? И вспомнилось: в новой палате была необычная тишина, большинство больных лежали удивительно молчаливо, а ведь не спали. Странная палата… «Ладно, привезу материал для мешочков и все разузнаю».

Приехав в Крутоярск-второй, Рита прежде всего поспешила в депо, повидать отца.

Хотя Рита знала, что отец ждал ее, она вряд ли представляла, насколько горячо он ждал и как мучительно длилось для него в этот день время. Еще накануне, вечером, Рита сообщила ему, что собирается в город и что, наверно, забежит к библиотекарше. Тогда же, собравшись с решимостью, она в осторожных выражениях уведомила его, какое опасное признание вырвалось у нее при последнем свидании с младшей Оленевой.

Но взволнованность, с которой Максим Харитонович ждал в этот день дочь, объяснялась не только лишь тем, что он сознавал значение ее сегодняшнего визита в больницу.

Утром был разговор с женой. Добрынин завтракал на кухне, рядом со своей постелью, когда Ольга вышла к нему из комнаты. Она успела причесаться, даже чуть подкрасила губы, но на лице желтели отеки, и вся она была изнуренная, истерзанная — словно и не спала вовсе. Остановилась, взявшись за дверной косяк. Добрынин молча, ожесточенно жевал. Теперь, когда она вышла к нему, встала перед ним, он старался скорее справиться с завтраком и уйти.

— Не даром сказывают, — начала она, — бог-то, он правду видит. Все одно за подлость расплата приходит. Все одно… Пропадает у твоей дочка-то. Кровью плюет. Операция ей будет.

Добрынин перестал жевать. Справившись с дрожью, охватившей его, поднял глаза:

— Кто тебе накаркал?

— Городилова-старшего жена сказывала.

Максим Харитонович встал, ничего не ответив. Нервно теребя пуговицы у ворота гимнастерки, пошел к полушубку, висящему у входа в избу.