Одновременно с Зоровой Глеб Андреевич командировал в Москву Готовского. У того накопилось много дел в главке. Но, конечно, имелось в виду, что он подкрепит главного инженера Ручьевского отделения. Тандем. Может, и впрямь удастся выбить мехгорку для Ручьева-Сортировочного.

Долгушин вошел в свой кабинет вместе с Готовским. Встретились на лестнице, случайно. Долгушин назначил ручьевцам прием на девять сорок, а было ровно девять, но раз уж встретились, пригласил. Захотелось расспросить о Ручьеве: что нового в городе, что построено, что строится, кто секретарь горкома?..

Прежде, однако, достал из стола статью для «Гудка». В конце ее написал: «Эта статья от первой строки до последней собственноручно написана мной, Долгушиным М. Д. Прошу ни слова, не согласовав с автором, не поправлять». И подпись… Он подчеркнул «собственноручно». Все это в пику некоторым своим коллегам. Вконец избаловались. Хорошо, если выскажут кое-какие свои мысли корреспонденту, а иные и этого не удосужатся. Отправят корреспондента к работникам аппарата: собери, дружочек, материал и твори. Статью прочтут лишь в самый канун публикации, в гранках или даже в верстке. Авторы!

Он вызвал референта, попросил отправить статью в редакцию, заведомо зная, что тот перелистает рукопись и написанное в конце ее станет известно сегодня же референтам, секретарям и секретаршам в других главках, а значит, и самим начальникам главков.

Вспомнился — потому что в кабинете сидел начальник службы со Средне-Восточной — давний телефонный разговор с Глебом Андреевичем. Тогда по случаю юбилея дороги вышла книга ее начальника. К фамилии, инициалам и чину автору успели припечатать — Герой Социалистического Труда. Только-только получил это звание: Средне-Восточная в силу счастливого стечения обстоятельств работала прилично, а тут юбилей… На последней же страничке книги меленько напечатано: литературный редактор Н. Снежков. Подрядился он на эту работу благодаря Долгушину — они старые и добрые знакомые. Снежков — писатель. Настоящая-то фамилия его Романов. А Снежков — псевдоним. Сидел Коля Романов на мели: надеялся на переиздание сборника повестей, да не продрался сквозь строй конкурентов в издательстве, а новую вещь еще не написал… В управлении Средне-Восточной ему на стол вывалили папки архивов — доклады, сводки, таблицы. Из груды костей сотвори живое. Снежков сотворил… Долгушин поздравил Глеба Андреевича по телефону с выходом книги.

— Спасибо! — ответил тот вяло.

— Что так? Разве плохая книга?

— Да ничего… Но не охватывает. Этакой государственности маловато.

— Что ж ты, товарищ автор, не постарался?

— Доверился твоему Снежкову. А когда прочел, поздно уже было, переверстывать бы пришлось.

— Значит, Снежков написал книгу не в полную меру твоих способностей?

Ирония не тотчас дошла до Глеба Андреевича. Когда дошла, он, по своему обыкновению, покашлял, покрякал и изловчился сделать вид, что не обиделся. А может, и в самом деле не обиделся. Заметил лишь:

— Ох и шило ты, Марк Денисович.

…Порасспросив Готовского о Ручьеве, Долгушин сказал:

— Это что же, ручьевцы хотят у Баконина из-под носа горку увести? Надеются, что я, как бывший ручьевец, посодействую?

— Марк Денисович, но и доводы у них серьезные.

— Отложите до прихода Зоровой. Я еще кое-кого пригласил для верности. Как там Пирогов?

— И как вы, Марк Денисович, всех в голове держите!

— Ну, Пироговых-то у нас… Мне Баконин по телефону рассказывал: досталось человеку — не приведи бог!

— Но и опускать руки он тоже не должен.

— А он опустил?

— Ну, я не знаю. Это я просто так. У нас в Старомежске, Марк Денисович, у одной учительницы из нашей железнодорожной школы грузовиком насмерть дочь задавило. Красавица девушка. И, кроме нее, у этой учительницы никого не было. Документов-то при девушке не оказалось, милиция только к вечеру установила, кто такая. Сообщили матери, пригласили труп опознать. Вечером это все было. А утром учительница точно к звонку в школу пришла, дала уроки. Вот это человек! Так и мы должны. Каждый на своем посту. Что бы ни случилось, оправдывай, раз тебе партией поручено.

«Вон ты как, — раздумывал Долгушин, — у начальства красного словца не жалей, перебор вреда не принесет. Примитивно, но надежно».

— Сколько вам лет, товарищ Готовский?

— А что? На здоровье не жалуюсь.

— Все-таки?

— Шестьдесят два.

— Молодцо-ом!

Готовский улыбнулся, польщенный:

— Мне всегда на десять меньше дают.

— Насчет той учительницы, товарищ Готовский: знаете, я бы такого железного человека не только к воспитанию школьников, но и к воспитанию солдат не подпустил.

Вошла секретарь и доложила, что в приемной главные инженеры с двух отделений Средне-Восточной — Зорова и Баконин.

Задача усложнилась, На каждый ее, Зоровой, довод будет контрдовод Баконина. Она привезла докладную: анализ обстановки на отделении и дороге. Докладная с несокрушимой последовательностью подводит к мысли: Средне-Восточную перестанет лихорадить лишь в том случае, если Ручьев-Сортировочный оборудовать механизированной горкой. Но ведь и Баконин, видимо, приехал не с пустыми руками. Она готова пустить в ход весь арсенал своих хитростей, но и Баконин не простак. Она — женщина, ее обаянию нелегко противостоять: не раз выбрасывали белый флаг крепости, давали трещины линии обороны. Но Долгушин и Баконин давно знакомы. Один был в Ручьеве секретарем горкома, другой начальником политотдела.

И все-таки Зорова быстро справилась с растерянностью, которая овладела было ею, когда она увидела в приемной Баконина. В кабинет к Долгушину вошла вся подобравшись. Она жаждала сражения. Посмотрим, кто кого, ненаглядный, драгоценный мой Михаил Сергеевич!

И, помимо всего, Долгушин — не последняя инстанция. Совсем неплохо, если возникнет повод побывать у кого и повыше.

— Итак, — начал Долгушин, — возникла вроде бы конфликтная ситуация: два отделения — две заявки на мехгорку.

Зорова, немного задетая, — не привыкла, чтобы ответственные мужи, когда она к ним приходила, тут же приступали к разговору о деле, — заметила осторожно:

— Можно рассмотреть вопрос в иной плоскости.

— В какой?

— Мы не отрицаем, что в механизированной горке нуждается и отделение Михаила Сергеевича. Самое разумное — оборудовать обе станции.

Долгушин опустил взгляд, покрутил в руках карандаш.

— Какой мы примем порядок? Я думаю, сначала послушаем Михаила Сергеевича.

Именно этого Ксения и хотела бы: прежде всего выведать, с чем приехал противник.

Баконин сидел склонившись к столу, положив на него руки. Рукава пиджака его несколько вздернулись, и оттого полностью обнажились белоснежные манжеты сорочки с большими янтарными запонками. Тонкие пальцы с продолговатыми ухоженными ногтями потрагивали клапан красивой папки, сделанной из черной матовой кожи. Все ждали, что он, выдержав подобающую перед речью паузу, откроет папку. Но Баконин вдруг отодвинул ее. Он продолжал молчать и так сморщился, словно бы у него остро заболело что-то.

Долгушин с возрастающим недоумением смотрел на него.

— …Ну… прежде всего, — начал наконец Баконин, — на головной станции Ручьевского отделения… — Он снова помолчал. — Прошу верить, мне крайне трудно говорить об этом. Особенно после моей недавней поездки в Ручьев и очень откровенных, хороших бесед с начальником станции Камышинцевым. Но я вынужден… Неважная работа Ручьева-Сортировочного пока в значительной мере объясняется субъективными причинами. Не мобилизованы внутренние резервы. Полагаю, будет перелом, но пока… На нашей же станции возможности техники используются полностью, люди трудятся изобретательно, я бы сказал — творчески. И все-таки нашей станции очень тяжело. Слишком велик вагонопоток. Далее… — Он опять сделал паузу, сверля страдальческим взглядом свою папку. Теперь было уже совершенно явственно видно, что ему не хочется говорить, что он принуждает себя говорить. Но он продолжил: — Далее фактор морально-политический. Наш город стоит в ряду самых знаменитых городов страны. У него легендарное прошлое, он — гордость народа, и вполне логично, чтобы отделение, которое зовется именем такого города, было оснащено самой…