Третий день пребывания на острове был для него более или менее удачным. С самого утра, раскочегарив ненасытный костер, который к утру едва тлел посреди камней серо-алыми цветами углей, он предпринял обширный поход вдоль берега. Планы его были туманны. Он надеялся не то найти на берегу какое-нибудь жилье, не то что-нибудь полезное в хозяйстве, хотя бы старый котелок, чтобы вскипятить в нем воду и согреться, — желудок противно ныл от гнилой ледяной воды из болота и от сухомятки.
Погода, казалось, благоприятствовала пешим прогулкам. Ненадолго выглянуло неласковое солнышко, и хмурая земля стала как-то веселее под его осторожными лучами.
Парнов медленно брел по берегу, то кидая взгляд в туманную даль, в которой едва темнел противоположный берег, то высматривая съедобные ягоды у себя под ногами. Вскоре полоска ровного берега кончилась и начались завалы валунов — хаотичные нагромождения, следы ледникового периода. Лес подступал к самой воде, любуясь своим отражением в спокойном зеркале залива.
Скользя сапогами и сдирая подошвами зеленые наросты мха, Парнов пробирался вперед, до ломоты в глазах всматривался в голубую кромку тумана над водой. Примерно через час пути он набрел на ценную находку. Это был почерневший от времени остов лодки, застрявшей среди камней.
Лодка была старая и дырявая, вода свободно вливалась и выливалась в ее распоротое брюхо, тихо плюхаясь о трухлявые стены. Парнов обрадовался — все-таки это было нечто, способное хотя бы теоретически передвигаться по воде! Он внимательно осмотрел суденышко. Его каркас был еще так-сяк, но вот обшивка на бортах… Очевидно, посудину штормом унесло от берега и долго трепало в море, пока не прибило к берегу. Сколько она здесь лежала? Год-два? Десяток? На борту еще остались следы облупившейся голубоватой краски.
Обратно Парнов шел по воде, волоча за собой драгоценный трофей. Ему было зверски холодно в резиновых сапогах, ледяная вода сводила пальцы, резина и тонкая портянка не грели (он для тепла обернул ноги, разорвав на две части свою майку). Но лодка, даже разрушенная, — почти реальная надежда вырваться с острова, из адова царства, куда его заманили, как глупого кутенка…
«Заделаю корой дыру в бортах, и тогда посмотрим! — размышлял Парнов. — Не век же здесь поджидать Вешнева, вдруг он и не приедет. Можно рвануть на тот берег, благо он виднеется в хорошую погоду».
Он был доволен тем днем. Если они думают, что он испугается и будет жалобно хныкать, умирая от голода и холода, то они жестоко ошибаются! Он вырвется отсюда любой ценой! Он еще им покажет! Он выведет на чистую воду этого сомнительного типа — Вешнева… Почему они придумали для него этот ад, этот «нескучный ад», это странное развлечение? Что он им сделал такого, за что его нужно казнить? Может быть, они хотят просто-напросто завладеть его имуществом, его деньгами? Но ведь у них у самих, кажется, этого дерьма, то есть денег, с избытком. Нет, они сначала его вознесли в почти заоблачные выси, а потом низвергли на грешную землю. Унизили, растоптали, облили грязью. Заставили до дна выпить всю меру унижений. Поставили на грань жизни и смерти.
Может быть, все же это только шутка? Ну да, шутка, сценарий… Он ведь знает, что у них случаи и покруче бывали. Говорили, что однажды они кого-то отправили на войну, а потом еле вытащили оттуда. Может быть, когда он уже потеряет надежду на спасение, появится белый, как чайка, катер и увезет его отсюда? А в Москве окажется, что продажа квартиры, исчезновение Кристины с деньгами, продажа его фирмы — все это только розыгрыш, единственная цель которого — встряхнуть клиента… И все это только дурной сон, от которого просыпаешься среди ночи в поту и радуешься, что это только сон… Да, это только сон…
Нет, он не позволит им издеваться над собой! Он переиграет их! Он недооценил хитрость и коварство противника, когда пытался диктовать условия в начале сценария. Думал, что он сильнее, умнее, хитрее… Недооценил могущества хитроумных шутников. Что ж, теперь он стал мудрым… Он выберется отсюда любой ценой. Выберется живым и невредимым. Он достанет их из-под земли и потребует ответа. Он напряжет все свои связи и сотрет этих тварей с лица земли! Он не позволит им и дальше играть в свои страшные игры!
Но за что? — думал Парнов, с трудом переставляя ноги по каменистому дну, то и дело черпая сапогами ледяную воду. За что ему, именно ему — такое? Он никому не делал зла. Его жизнь почти безгрешна. Почти. Нет, он не святой, не праведник. Есть единственное пятно на его совести, да и то уже почти стерлось от времени. Это пятно — Рая, Раечка… Что-то в этом имени звучит странное, давным-давно позабытое… Была у них на курсе Раечка… Резникова, кажется… Раечка, которая теперь, по словам Елисеева, заведует турбюро. Она, эта Раечка, родила ему сына. А сыночек-то теперь знать отца не желает! Вот у нее, у этой давно забытой, почти нереальной Раечки, есть все основания его ненавидеть и желать ему зла. Тем более, что она не то пыталась покончить жизнь самоубийством после их разрыва, не то еще что-то… Короче, осталась инвалидом и теперь, наверное, смертельно ненавидит его за это.
Раечка Резникова из турбюро… Ба, не ей ли принадлежит фирма «Нескучный сад»? Нет, вряд ли… Какая пропасть между обычной турфирмой и этим притоном для душевнобольных, в котором людям ломают жизнь! Неужели Вешнев только исполнитель, за которым стоит неведомый хозяин — остроумный, безжалостный, жестокий тип. Кто же он?
Нет, это невозможно, решил Парнов, постепенно приближаясь к потухшему костру на берегу. Это решительно невозможно! Невозможно, чтобы кто-то пытался лишить его жизни из-за безобидных грешков молодости. За это не казнят!
Пока лодка, вытащенная на берег, просыхала, Парнов, движимый неумолимыми позывами желудка, посвятил время добыче пищи. Он вновь раскочегарил сникший за время его отсутствия костер на берегу, нарубил дров и принялся модифицировать свое ружье. У него были на этот счет кое-какие идеи.
Насыпав в ствол мелких камешков, собранных на берегу, у него получилось некое подобие дроби, которой, при большом желании, можно было ранить хотя бы куропатку. Патронов было вполне достаточно, и Парнов добрый час упражнялся в стрельбе из ружья, внимательно наблюдая, в каком направлении рассеиваются пули.
К вечеру ему удалось перешибить крыло какой-то мелкой летающей твари, и буквально через тридцать минут лишенная внутренностей «курица», набитая галькой, уже источала пронзительный домашний аромат.
Еще не рассвело, когда Лиза осторожно выбралась из палатки, стараясь никого не разбудить. Участники экспедиции мирно почивали. Батырин сладко всхрапывал во сне, остальные выводили носом виртуозные рулады, видя сладкие предутренние сны. Марушкина заворочалась было, почувствовав пустое место рядом, но так и не проснулась, еще крепче прижавшись к могучему, пышущему жаром даже сквозь спальный мешок телу Стеценко. В палатке от дыхания шестерых спящих было душно и влажно, а на улице сразу же навалился утренний обжигающий холод. Небо над частоколом темных ночных елей стремительно светлело.
Лиза поежилась. Под ногами сухо хрустела промерзшая, покрытая инеем трава. В берег тихо бились черные ледяные волны.
Лиза застегнула куртку и затянула шнур капюшона. Плеснула водой в лицо и ойкнула, отскочив. Вода уколола кожу кристалликами льда. Около берега море напоминало густую снежную кашу. Однако холодное умывание освежило и прогнало остатки сна.
Лиза нащупала в кармане пистолет, достала его, сняла с предохранителя. Небольшая черная игрушка своим весом приятно тяжелила ладонь. Она была словно живая от ночного сонного тепла ее тела. Лиза напрягла лоб, вспоминая уроки стрельбы, прицелилась в серую чайку, распластавшую крылья высоко в небе, но стрелять не стала, памятуя строжайший приказ Стеценко.
Оружие забавляло ее. Странно было думать, что у нее, Лизы, маминой-папиной дочки, никогда не державшей в руках ничего серьезнее кухонного ножа, теперь в руках чья-то жизнь. Лиза почувствовала себя сильной и уверенной. От души подула в ствол, как это делают крутые девчонки, подруги ковбоев в американских вестернах, и засунула пистолет за пояс куртки.
