Мечется мятежный огонь в камине, пляшут его антрацитовые тени на стенах комнаты. У витой решетки в старинном вольтеровском кресле сидит женщина, закутанная по самое горло в красный верблюжий плед. На журнальном столике перед ней высится ворох беспорядочно сваленных бумаг и фотографий. Изредка потревоженный огонь взвивается ввысь, рассыпая на ковер снопы оранжевых искр, в воздух взлетают хлопья черной сажи, в глубине огненного зева вспыхивает синеватое пламя, жадно поглощая новую порцию пищи, — женщина в кресле жжет бумаги.

Тонкие бескровные руки перебирают конверты, вынимают и разворачивают листки писем; глубокие темные глаза, в которых дьяволятами скачут огненные языки, пробегают выцветшие от времени строчки и безжалостно отправляют их в широко раскрытую пасть камина. Женщина сжигает письма.

Холодные узловатые пальцы перебирают фотографии, где мутными пятнами расплылись черные человеческие фигуры. Темные глаза пристально изучают застывшие в вечной улыбке лица. Движение руки — и снимки летят в огненное жерло, как подстреленные в воздухе чайки. Женщина сжигает фотографии.

Нагромождение бумаг на столе постепенно уменьшается, тает, съеживается. В камине уже образовалась изрядная горка нежной пушистой золы, где лепестками красных маков алеют тлеющие огоньки. Постепенно огонь угасает, хлопья сажи, плавно кружась в воздухе, опускаются на пол — черный, никогда не тающий снег.

Женщина в кресле, кутаясь в пушистый плед, надолго застывает. Может показаться, что она уснула, но ее черные бездонные глаза остаются открытыми, они неподвижны, мертвы. Но вот старинные часы, старчески хрипя и подкашливая, бьют двенадцать раз. Женщина вздрагивает. Ворошит каминными щипцами догорающий огонь — он оживает в последний раз, подпрыгивает до самого дымохода, радостно шевелит языками, осветив белый квадрат бумаги на ковре у ее ног, и в то же мгновение умирает.

Женщина замечает листок бумаги. Тычет в него каминными щипцами — бумага темнеет в месте прикосновения, но не горит. Женщина переворачивает клочок обратной стороной — прямо ей в глаза смеются молодые, вечно молодые лица.

Темные глаза устало закрываются, голова откидывается на спинку кресла — столько лет прошло, а ее все еще мучают воспоминания… И их не сжечь в огне, не присыпать золой. Не забыть. Для этого надо уничтожить их источник… Или их причину…

Руки высвобождаются из-под пледа — в темноте он кажется почти черным, — достают с книжной полки толстый том энциклопедии, и фотография с коричневой отметиной каминных щипцов ложится между тревожно шуршащих, словно испуганные мыши, страниц.

Много раз потом эти руки достают фотографию и, подержав ее несколько секунд, возвращают на место.

Много, очень много раз…

Если идти по правой стороне Ленинского проспекта от Садового кольца мимо серых сталинских многоэтажек, разноцветных ларьков на «Октябрьской», мимо Первого меда, на ступенях которого во время перерыва между парами лениво покуривают студенты-медики, то чуть дальше, в окружении престижных домов для бывшей партэлиты, всевозможных новоявленных магазинчиков и бывшего Императорского дворца, в котором уютно устроилась Академия наук, обнаружится последний очаг угасающей в московских выхлопах природы — Нескучный сад.

Теперь Нескучный окружают конторы и офисы. Квадратный метр площади в этом районе давно зашкалил за пару тысяч долларов. «Это район для богатых, для очень богатых, для абсолютно богатых. Он не для меня…» — так думал молодой человек в сером с серебристой искрой однобортном костюме, то и дело откидывая набок пышную пшенично-соломенную челку.

Молодой человек был начинающим журналистом авторитетного финансового журнала «Заря экономики». Всего месяц назад неоперившегося юношу со скрипом взяли на вольные хлеба — внештатным корреспондентом. Звали юношу в костюме с искрой Слава Воронцов, и в этом районе он оказался исключительно по деловым соображениям — в поисках фирмы «Нескучный сад».

Вчера его вызвал шеф, мелким почерком, будто маку насыпал, вывел на листочке адрес и, небрежно подвинув листок безупречно отполированным ногтем, бросил, деловито поблескивая оправой золотых очков:

— Президент — некая Раиса Резник… Я звонил, пропуск на тебя заказан. Послезавтра с тебя пол-листа, материал пойдет в июньском номере. Ясно? — и с силой вдавил перьевую ручку в колпачок, будто хотел свернуть ей шею.

Какая она, интересно, эта Раиса Резник? Наверное, типичная бизнес-вумен в деловом костюме, с гладкой прической, минимумом косметики на лице и резким каркающим голосом женщины, упивающейся властью. Безапелляционная и резкая с подчиненными, льстиво-ласковая с деловыми партнерами и равнодушно-спокойная со всеми прочими. Какой она будет с ним? Наверное, любезной. Ведь сегодняшнее интервью — это реклама. Даже больше, чем реклама. Это престиж фирмы, новые клиенты, это завистливые взгляды конкурентов. А есть ли у «Нескучного сада» конкуренты? Кто его знает… По крайней мере, он, Воронцов, о таких не слышал. Он вообще раньше даже не подозревал о существовании такой организации. Один только ее девиз — «приходите к нам, и вы навсегда забудете, что такое скука» — чего стоит! А что скрывается за таким многообещающим девизом, бес его знает! Может быть, обычная турфирма, может, кружок по интересам для домохозяек, а может быть, подпольная контора для чувственных наслаждений?

Если «Нескучный сад» — это именно то, что он подозревает, как написать об этом? Шеф сожрет его с потрохами, если он только кончик носа высунет за рамки приличий, а когда говоришь о заведениях подобного рода, эти рамки ох как узки. Катастрофически узки. Слава хмыкнул, представляя себе, как будет выглядеть рекламка нового борделя в главном печатном органе финансовых воротил. Среди официальных фотографий банкиров с галстучными удавками под самое горло и статей типа «Как мы увеличили процентную ставку по межбанковским кредитам и снизили текущие риски по фьючерсным контрактам» на полстраницы (великолепное качество, финская полиграфия) — фотография бравой девицы «ню» с неправдоподобно пышным бюстом и с бицепсами боксера полусреднего веса. Прикол!..

Натолкнувшись на подобную рекламку, любой бухгалтер немедленно покраснеет как рак и спрячет журнальчик под офисный стол, чтобы на досуге рассмотреть ее как следует. Впрочем, рядовому бухгалтеру этой рекламкой не воспользоваться — кишка тонка! Расценки у них, по слухам, такие, что даже шепотом неприлично сказать. Говорили, размеры гонораров порой доходят до «половины коробки из-под ксерокса»! А еще говорили…

Блуждая по саду, шумящему первой молодой листвой, Слава вдруг наткнулся на симпатичный беленький с розовым особнячок, выглядывавший из роскошных кустов цветущей сирени. За ним масляно блестела гладь реки. Корреспондент сверился с бумажкой — здесь! Недурно они устроились, эти массовики-затейники… Перед колоннадой парадного входа в маленьком бассейне бил в небо элегически шуршащий фонтан, в нем белела статуя, которая стыдливо прикрывала свою мраморную наготу мраморной же тканью. Дорожки, посыпанные гранитной крошкой, клумбы с неоново-яркими настурциями, ядовито-зеленая травка, будто только что из магазина. И еще — прохлада с реки, и аромат свежей земли и цветущей сирени! Даже заглушая далекий гул автострады, где-то рядом защелкала обалдевшая от радости залетная птаха.

Удобно расположившись на скамейке, Слава достал органайзер и принялся набрасывать план будущей статьи. Перо деловито скрипело по бумаге. Сверху на тоненькой паутинке спустился паучок и испуганно замер на белом поле блокнота.

Внезапно умные мысли кончились. Сдвинув светлые брови, корреспондент бросил взгляд на часы — еще добрых сорок минут ему томиться. А солнышко уже ощутимо припекает, проникая сквозь вологодские кружева листвы. Денек выдался жаркий, еще сто раз обольешься потом под шерстяным пиджаком. Красней потом, воображая, что о тебе думает госпожа Резник, уловив чувствительным женским носиком полторы неароматных молекулы в воздухе… Эх, советовала ведь ему Мила надеть летний пиджак…