Откинув со лба светлый чуб, Слава решительно поднялся на крыльцо. Чего на улице париться, можно пока ознакомиться с обстановкой на месте. Едва только посетитель поднял руку, чтобы нажать кнопку звонка, дверь предупредительно распахнулась, и из прохладной полутьмы здания появился приветливый молодой человек. Его лицо светилось таким искренним счастьем от встречи с ранним гостем, словно они были, как минимум, друзьями детства.

— Доброе утро! — радостно изрек молодой человек. — Чем я могу помочь?

Он даже немного наклонился вперед в порыве угодливой внимательности. Славе на секунду показалось, что если попросить этого жизнерадостного типа почистить ему ботинки, то он будет просто счастлив.

Слава молча протянул паспорт и строго произнес, стараясь выглядеть солидно:

— У меня назначена встреча на одиннадцать.

— Проходите, проходите, Вячеслав Иванович, — защебетал молодой человек, отступая в темноту и прохладу. — Раисы Александровны еще нет… Не хотите ли пока выпить чашечку кофе? Если вы голодны, могу предложить вам легкий диетический ленч…

— Спасибо, — буркнул журналист, с интересом оглядываясь. — Я сыт.

Препроводив гостя в приемную, охранник мгновенно испарился, оставив посетителю воспоминание о его улыбке, которая, казалось, еще несколько секунд освещала помещение.

Ошеломленный царившим вокруг великолепием, Слава притих на кожаном диванчике. На минуту он даже забыл, зачем явился сюда. Его ладони грела чашечка ароматного кофе, которую ему всучил ослепительный молодой человек. Его тело ласково обнимал самый мягкий из диванов, на которых ему доводилось сидеть. Его взор услаждали музейные статуи, глядевшие на него с нескрываемой любовью. Даже охранник, казалось, был в восторге от его посещения и даже не старался скрыть своей радости. Было от чего прийти в восторг!

Слава прислушался. Ровно гудел кондиционер, обдувая легким бризом раскрасневшееся лицо посетителя. Полуметровые стены не пропускали извне никаких звуков. Стояла мертвая тишина. Неужели он один во всем здании?

Стены приемной украшали старинные гравюры, изысканные акварели — расплывчатые розовые мазки на жемчужно-сером фоне. Мебель — явный антиквариат. Бюро с резными гнутыми ножками. Погасший камин с ажурными щипцами и тяжелым совком для золы. Плотные портьеры на окнах. Тишина и нега во всем!

Минутная стрелка на часах нехотя подтягивалась к одиннадцати. Время, казалось, застыло здесь еще в прошлом веке да от лени так и не нашло в себе силы двинуться вперед. Время в этом особняке вообще не имело никакого значения. Казалось, им здесь как будто никто не интересовался.

Неторопливо тикали старинные часы, в форточку изредка врывался птичий щебет.

Чтобы чем-то заняться, Воронцов подошел к книжному шкафу, украшенному черными с золотом корешками энциклопедии «Британика», наугад потянул на себя четырнадцатый том. Тонкие листы, испещренные мелкими буквами, распахнулись, и на пол упала старая черно-белая фотография смеющейся пары: парень и девушка убегали от морской волны. У девушки были длинные волосы, фигурка эквилибристки и огромные глаза, казавшиеся черными впадинами на лице, а парень…

Обычный парень! Воронцову были как-то безразличны все парни в мире, даже если бы их и считали эталонами красоты. Но этот парень был явный бабник. Мерзкое выражение лица, смазливая рожа, мокрые кудри, впалая грудь неженки, незнакомого со спортзалом. Слава напряг бицепс под пиджаком, удовлетворенно хмыкнул, оценив собственное превосходство, и перевел взгляд на девушку. А девчонка-то была ничего, симпатичная. Жаль, фотография старая — ей, наверное, лет двадцать. Этой юной красотке сейчас соответственно за сорок, не меньше. Интересно, что это за особа и что она делает на пару с этим слащавым типом в энциклопедии «Британика»? Неужели это она?

С трудом засыпая в своей трехкомнатной квартире в самом центре города, с видом на Москву-реку, Игорь Стеценко знал — пройдет немного времени, и он вскочит на постели с еле сдерживаемым криком, весь в холодном поту. А потом до самого рассвета не сомкнет глаз, будет корчиться на скомканных простынях. И не имеет значения, один он или кто-то дышит рядом. Не важно, что было в предыдущий вечер, сколько он выпил перед тем, как отправиться на боковую, — его ночи протекали однообразно. Он знал, что после первого глубокого и спокойного сна настанет время метаний, скрежета зубов — и наконец момент, когда он проснется от собственного крика.

Дамам, которые изредка коротали ночку-другую в холостяцкой берлоге Игоря, не нравились его столь бурные эмоции во время сладкого предутреннего сна. Если какая-нибудь и задерживалась в его доме, то она, конечно, старалась привыкнуть к особенностям своего партнера, но долго с ними мириться не могла. Поэтому дамы Игоря традиционно исчезали в голубой дали, едва успев войти в его жизнь.

А может быть, вовсе не беспокойный сон Игоря был тому причиной, просто их извечная дамская любознательность и жалостливая слезливость? Не одна из них пыталась приголубить на своей груди коротко стриженную голову своего возлюбленного, где под колючим ежиком волос угадывались шершавые шрамы — память о недавней войне. Не одна из них пыталась изощренными ласками заставить его забыть о страшных снах, хотела принять на свои хрупкие женские плечи груз его воспоминаний — и ни одна из них не выдерживала, когда в ответ на ее нежные слова сквозь стиснутые зубы доносилось едва различимое, ненавидящее: «Отвали, сука…» — а то слова и похлеще. Некоторые из них уходили из жизни Игоря прямо посреди ночи, оскорбленные в лучших своих чувствах. Да он их и не удерживал. Ненависть и страх были его вернейшими ночными подругами.

Были, конечно, и особы, которые задерживались в его доме подольше. Они пытались прижиться, приспособиться к Игорю. Была даже одна энтузиастка, которая так долго водила его по невропатологам, психотерапевтам и психиатрам в надежде излечить своего жениха от ночных кошмаров, что однажды Игорь наконец не выдержал и рявкнул на нее: «Психа из меня пытаешься сделать!..» После чего самоотверженная девушка, естественно, молча собрала вещи и ушла, не оглядываясь.

«Хорошая была девушка, — думал Игорь, изредка вспоминая о ней. — И готовила вкусно. Какие украинские борщи варила! М-м-м… Это не то что полевая кухня, где в мутно-желтой воде тухлая свекла болтается рядом с куском бледно-зеленого сала!»

Почему-то все нынешние события Игорь измерял своими давними военными впечатлениями. Просто не мог от них отделаться. Днем воспоминания отступали, тащась по пятам за безмолвными призраками. Днем можно было заговориться, увлечься, выпить водки, встретиться с друзьями, погрузиться в пучину текущих неотложных дел, закадрить симпатичную девчонку — и почувствовать себя нормальным, абсолютно нормальным человеком. Но ночью…

Ночью ожившие в темноте призраки выходили из тени, разговаривали с ним, напоминали о том, что он хотел забыть. Ночью в его спальне вновь гремела и выла война. Там сыпались бомбы с самолетов, подрывались на минах БМП, звучали предсмертные крики женщин, беззвучно плакали старики, чеченские дети играли гильзами вместо игрушек и солдаты с распоротыми животами ползли к своим, волоча по дороге спутанные клубки сизо-красных кишок. Там лежал, уставя бездонные глаза в пустое, плоское небо, его убитый друг. Бывший друг. Широко раскинутыми руками он обнимал весь мир, и его навсегда застывшее серое лицо осторожно гладили пушистые метелки молодой травы. Там был грохот снарядов, сухой треск пулеметного огня, одинокие щелчки выстрелов снайперов, пот, грязь, вонь, кровь, смерть. Там было слишком много смерти. Столько не может уместиться в сознании одного человека.

До этой, последней, войны была другая… Время почти выветрило из его памяти пыль горных дорог, четкие силуэты снежных гор, будто вырезанные из темного картона декорации, палящее безжалостное солнце, так не похожее на наше. А за спиной была Родина, которая всегда поможет, ради которой все происходящее и имело смысл. В той войне тоже не было победителей, но ее раны затянулись быстрее — может быть, просто потому, что сам Игорь тогда был намного моложе? Шрамы на теле тогда рубцевались лучше, что ли…