Старый трактирщик опытным движением наполнил пол-литровые кружки. «Пиво и пчелки, — думал он при этом с ухмылкой, — таковы они все в этом возрасте…»

Второй взвод двигался в походной колонне. Асфальтированная дорога отделяла лес от полей и лугов. Солдаты пели. Голоса их звучали глухо, как из глубины колодца. «На облучке желтого тарантаса сижу я высоко со свояком…» Желтый тарантас. Как будто бы цвет играет какую-то роль. И свояк совершенно ни при чем. Главное — сидеть! Главное — ехать! Пусть это будет даже санитарная машина, которая как раз обгоняет их, чтобы потом ожидать где-то впереди.

— У вас тоже все горит? — задал вопрос Бруно Преллер между двумя куплетами.

Сзади Йохен Никель подхватывает сказанное.

— Парень! — прохрипел он. — У меня как будто бы чертополох в глотке!

Преллер засмеялся страдальчески.

— Я имею в виду жжение в глазах. Как огонь!

— Заткните наконец глотки! — чертыхнулся сдержанно Михаэль Кошенц.

Идущий перед ним Карл Хейнц Бретшнейдер затянул следующий куплет.

Командир роты и лейтенант Винтер шли за взводом на некотором удалении. В ветвях деревьев пронзительно кричали птицы. Клювастый народец воспринимал хриплоголосое пение как вызов. Командир взвода присматривался к кронам деревьев.

— Гаррулус гландариус, — заявил он тоном знатока. — Здесь, в этой местности, их большое количество… Сойки.

Командир роты на ходу изучал карту. По его виду не было понятно, слышал ли он что-нибудь вообще.

— Я полагаю, каждому человеку требуется какой-то сугубо индивидуальный источник энергии, — заметил лейтенант. — Для подзарядки. Нечто вроде бензозаправочной колонки для души. Для меня таким источником является природа. Лес, запахи мха и смолы. Бабочки, поля…

— Романтик! — ухмыльнулся обер-лейтенант. Он измерил участок на карте и задумался.

— Здесь я чувствую себя как дома, — признался командир взвода. — Во всяком случае, больше, чем в казарме. Или на некоторых собраниях… Собственно говоря, я собирался изучать зоологию.

Командир роты оторвался от карты и посмотрел на лейтенанта несколько ошеломленно.

— Удивительно!

— Что именно?

— Именно зоология — и офицер. И даже один из лучших.

Лейтенант заметил двух зайцев, прыгавших по картофельному полю, простиравшемуся до самого горизонта, и стал наблюдать за ними.

— Со своей мечтой я до сих пор еще не совсем расстался, — признался он. — Я знаю одного человека, который начал заниматься наукой в сорок восемь лет и в пятьдесят четыре стал доктором.

— В таком случае у вас останется еще пара лет и для нашего полка, — заметил обер-лейтенант и улыбнулся.

Но уже через несколько шагов выражение его лица вновь стало строгим и напряженным. Командир взвода почувствовал, что скоро последует новая вводная. Он посмотрел на карту и догадался, что солдатам его взвода предстоит преодоление реки. Что же это был бы за командир роты, если бы ему при этом ничего не пришло в голову? Даже если это и не предусмотрено планом. Однако это было запланировано. Ошибка исключена. За шесть километров до ворот казармы. Таким образом, это, по-видимому, их последнее препятствие. Придется еще раз собраться с силами.

Андреас Юнгман не слышал крика соек, не видел удаляющихся зайцев, так же как не реагировал на чертыхания идущего впереди него товарища. Он думал о Дорис. Он стоит с ней на перроне вокзала, целует ее, играет ее каштановыми, спадающими на плечи волосами. И, желая облегчить ей расставание, лжет. Говорит, что еще раз подумает в отношении сверхсрочной службы, что, может быть, он даже и не подходит для нее, и чувствует, как она прижимается к нему каждой клеточкой своего тела, как бы ища опоры и защиты.

«Я думаю, следующие полтора года будут самыми тяжелыми в моей жизни», — говорит она.

Он крепко прижимает ее к себе. «А если бы я был матросом или, скажем, монтером в Улан-Баторе? Или студентом в Москве?..»

Надвигающаяся грохочущая лавина скорого поезда не дает сказать больше ни одного слова. Остается еще две минуты. «Я люблю тебя, Дорис!» — «Я люблю тебя, Анди!» Но уже слышится: «По вагонам! Закрыть двери! Закрыть двери! Закрыть двери!..»

«Мне нужно сразу же, как только представится возможность, поговорить с лейтенантом Винтером, — повторял про себя как заклинание Андреас. — Когда разрешат перекур или в крайнем случае в казарме, как только будет дана команда разойтись. Даже если я попаду домой в полночь, я успею».

Дорога, сделав некрутой поворот, отделилась от опушки леса и пошла под гору. В низине текла темная, непрозрачная вода. Каменный мост соединял берега речки.

— Самолеты на бреющем справа, — сказал тихо командир роты идущему рядом с ним лейтенанту. Тот прореагировал на вводную без промедления.

— Самолеты на бреющем справа! — закричал он. — Огонь по противнику!

Его слова прозвучали подобно взрыву. В доли секунды солдаты рассыпались по боковой части дороги, где насыпь защищала их от обстрела бортовым оружием с направления атаки. Никто не бегал потеряв голову по округе, ибо при реальном воздушном нападении это могло бы стоить жизни. Унтер-офицер и лейтенант также залегли в невысокой траве среди вьющихся растений. Несколько неудачников из третьего отделения попали в крапиву. Резкий командирский голос унтер-офицера не позволил им перебежать в другое укрытие.

— Пусть теперь на нас налетят целые эскадры, — высказал пожелание Йохен Никель. — Затяжной налет. В течение нескольких часов! — Он раскинул руки и ноги в стороны. Ребро его каски уткнулось в землю.

Михаэль Кошенц тихо стоная. Пальцы одной его руки впились в траву. Другой он обхватил автомат. Он сам до сих пор еще не понимал, почему перед этим, на перекрестке, он ничего не сказал, когда унтер-офицер медицинской службы из санитарной машины спросил, нет ли у кого повреждений и кому из солдат тяжело идти дальше. Даже унтер-офицер Бретшнейдер спросил его об этом. Храбрость — дело хорошее, сказал командир отделения, но тот, кто переоценит себя и станет потом в тягость своим товарищам, окажет им плохую услугу. Такого в отделении Бретшнейдера быть не должно. Санитарная машина следует за ними не для шутки. Но гигант только покачал головой. Нет, он не хочет никакого обследования в санитарной машине. «Я не окажусь первым, кто спасует», — подумал тогда Михаэль. Теперь он сожалел об этом. «Впредь не буду изображать героя, — упрекнул он себя, избегая лишних движений. Его расслабленные мышцы приятно пощипывало. — Как в ванне, — думал он, наслаждаясь. — Или как после семи порций мучных крокетов с капустой и жареным мясом».

И Эгон Шорнбергер лежал, закрыв глаза. Казалось, он прислушивается к далекой, предсказывающей счастье мелодии. «Еще несколько минут — и я усну», — промелькнуло в его сознаний.

Только Андреас Юнгман, Бруно Преллер и Хейнц Кернер сразу же после броска в придорожный кювет выползли на край насыпи, откуда могли вести огонь по низко летящим самолетам. С неудовольствием унтер-офицер Бретшнейдер отметил про себя, что только трое из его солдат выполняют то, что все они неоднократно проделывали в течение последних недель на тактических занятиях: укрытию предшествует выбор сектора обстрела! И этот Шорнбергер тоже относится к группе слабаков. Уточнял формулу, а сам надел сапоги на босу ногу. Ему бы таких парней, как Юнгман, Преллер и Кернер! Вот бы было отделение! А может быть, он не прав? Рут как-то утверждала, что самым прекрасным в жизни является преодоление трудностей. Но ведь ей еще не приходилось встречать такого субъекта, как Эгон Шорнбергер. Но лучше такого и не встречать, пожалуй. Во всяком случае, для него.

— Самолеты на бреющем слева! — крикнул командир взвода.

Солдаты, вскочив, перебежали на другую сторону дороги, вновь ища укрытие. Некоторые при этом пыхтели, как под тяжестью мельничных жерновов. Только солдаты, попавшие в крапиву, были довольны новым боевым вариантом: наконец-то можно выбраться из чистилища! Теперь надо осмотреться, прежде чем ложиться.