— У мальчишки есть мать, — заметила Дорис. — Представь себе, что когда-нибудь ей принесут сына без ноги или с выбитыми глазами.

Она помнила об искалеченной руке отца.

— Парнишки играли в партизан, — задумчиво сказал Андреас.

Но Дорис тотчас же перебила его:

— Ты думаешь, матери не все равно, почему ее сын стал калекой?

Она поднялась, натянула бретельки купального костюма на плечи и прыгнула в воду. Андреас с трудом догнал ее. Они поплыли к зарослям камыша на западном берегу. Она первая выбралась на берег и ждала его на одиноком, заброшенном маленьком островке. Солнце накалило камыш. Лягушки, соревнуясь, давали свой концерт. Дорис еще стеснялась поцелуев, но его губы пересилили ее сопротивление.

— Скоро у нас будет мальчишка, — сказал он тихо. — Один или даже два…

— Нет, — возразила она с улыбкой, обняв его за плечи. — У нас будут только девочки. Три…

Андреас не возражал. В тот час ему не хотелось спорить.

Беседа, которую шепотом вели Бруно Преллер, Хейнц Кернер и Эгон Шорнбергер, едва ли нарушала тишину, в которой все сильнее раздавались булькающие и шипящие звуки, доносившиеся с койки Йохена Никеля.

«Не только в этот день и час, так было всегда, — продолжал рассуждать про себя Андреас Юнгман. — Никаких склок! Постоянно выдерживалось правило: добиваться, чтобы сердце и душа всегда были едины. Все смотрели и завидовали нам! Мы были образцовой парой: во всем едины, едины, едины…»

Михаэль Кошенц застонал, приподнялся, повернулся к кровати соседа, стянул с Никеля одеяло и вновь лег. Шипение и бульканье действительно на несколько секунд стихли. И Йохен Никель сразу завозился в постели, стал шарить руками вокруг и ругаться.

— Это потому, что я храплю? Паршивые собаки! — Он нашел свое одеяло, завернулся, в него и через несколько минут вновь захрапел.

— Хрис и я, мы же не святые, — тихо рассказывал Хейнц Кернер. — На танцах или еще где она может встретить кого-то, кто высечет искру, которая ее зажжет, желает она того или нет. Чик-чик — и огонь! Так всегда бывает. У вас точно так же, как и у меня.

— Любовь всегда начинается случайно, — вмешался Эгон Шорнбергер.

— Знаешь, что я думаю? Любовь — это не только чувство! Любовь означает особый вид отношений. Если ты, например, кого-то любишь, ты никогда не сделаешь ему больно. По-моему, так.

— И ты думаешь, такая любовь действительно существует? — спросил Бруно Преллер. Он упорствовал в своих сомнениях.

Эгон Шорнбергер поднялся, нашел в своем белье, сложенном на табурете, сигареты и зажигалку и тихо спросил Бруно Преллера:

— Андреас спит?

Преллер поднял голову и посмотрел в сторону кровати старшего по комнате: во время ночного отдыха курить в комнате не разрешалось.

В полумраке он не мог рассмотреть лица Андреаса и поэтому наклонился чуть ближе к нему. То, что он увидел, перехватило ему горло, и он не мог произнести ни слова.

— Ну? — спросил Эгон Шорнбергер с сигаретой в зубах. — Что там?

— Слушайте… — Бруно Преллер замялся, прежде чем сказать, что он увидел. — Ребята, посмотрите-ка, он плачет! Святая матерь божья, настоящие слезы!

Андреас Юнгман вновь закрыл глаза, как при глубоком сне. Он повернулся на бок, спиной к Преллеру.

— Не выдумывай! — сказал Эгон Шорнбергер и закурил у окна сигарету. — Единственный, кто здесь имеет основания завыть, — это я.

Светлый «вартбург» мчался в ночи. Движение на автостраде было незначительное. Эгону Шорнбергеру не было необходимости часто переключать дальний свет. Спидометр стоял постоянно на 120 километрах. Матовый свет от приборной доски позволял разглядеть лицо водителя, сосредоточенно склонившегося за рулем. Нежное пожатие руки сидящей рядом с ним девушки и ее головка, склонившаяся ему на плечо, не отвлекали его. На заднем сиденье тихо хихикала другая девушка. Она старалась отвести руки сидящего рядом с нею длинноволосого парня, пытавшегося посадить ее себе на колени.

Танцевальная музыка, лившаяся из радиоприемника, заглушая все дорожные звуки, оборвалась. Началась передача последних известий. Где-то офицерские путчи, землетрясения, успешный запуск спутников.

— Хорошо? — прошептала блондинка рядом с Шорнбергером.

— Восхитительно, — подтвердил он и улыбнулся.

Пожатия нежной ручки стали сильнее. Стрелка спидометра медленно поползла вниз: 110, 100, 90. Девушка на заднем сиденье дышала тяжело, открытым ртом. Она уже сидела на коленях длинноволосого, вцепившись в его ноги. «В Катании, на острове Сицилия, фашистские элементы напали на местное бюро Итальянской коммунистической партии и подожгли его. Повсюду в республике трудящиеся…» — доносился голос диктора из автомобильного приемника.

— Осторожно! — воскликнула блондинка.

Шорнбергер тотчас же крепко сжал руль и надавил на тормоз. Пара с заднего сиденья скользнула вперед. Крик девушки потонул в визге тормозов.

Когда дальний свет охватил разделенную полосой зеленых насаждений автостраду, удивленный водитель на мгновение растерялся. Две крупные домашние свиньи здесь, на автостраде?! Невероятно! Это, очевидно, галлюцинации, он плохо спал в последнюю ночь… Но там, впереди, были действительно свиньи. «Черт бы их побрал! Стой! Может быть, вправо?.. Влево?.. Все!» Бампер автомашины ударил обоих четвероногих, бросил их на капот. Пассажиры услышали звон стекла и треск костей. Затем их охватило большое горячее облако.

В 0.23 спасательная служба в С. была извещена дорожным мастером автострады о том, что на 172-м километре произошла катастрофа. В 0.27 к месту происшествия выехала оперативная группа окружной полиции. «Скорая помощь» прибыла почти одновременно с ней. Фары грузовика освещали место катастрофы. На проезжей части — следы крови и куски мяса. На бетоне был хорошо заметен тормозной след «вартбурга», который после столкновения с выбежавшими на дорогу свиньями, перевернувшись несколько раз, разбитый, лежал на картофельном поле. В стороне на покрывале виднелись два неподвижных тела.

Водитель грузовика первым увидел катастрофу. Он оповестил дорожного мастера и сделал все, что было в его силах. Он сообщил дорожной полиции, что светлый «вартбург» имел четырех пассажиров. Молодая девушка и парень были, очевидно, выброшены из машины. Шофер нашел их у подножия откоса. Проезжавший мимо водитель легкового автомобиля забрал их в больницу в С. Двух других шофер грузовика с большим трудом осторожно вытащил из разбитой машины, опасаясь, что вытекающий из бака бензин может вспыхнуть. Оба были без сознания. Молодой человек не подавал признаков жизни. У блондинки изо рта и носа шла кровь, пульс едва прощупывался и на ноге зияла рана.

Люди в белых халатах не теряли ни секунды. Каждое движение их было отработано. Через несколько минут санитарная машина с включенной мигалкой умчалась.

Полицейский из дорожной инспекции взглянул на документы пострадавших. По радио он сообщил своему начальству: «Владелец машины — профессор Иоахим Шорнбергер, Эльзенау, 12. Машина полностью разбита». Профессор доктор Шорнбергер был в это время на слете архитекторов в Магдебурге, а его жена находилась на излечении в Карловых Варах. Их единственный сын с приятелем и двумя девицами хотел провести уик-энд на даче профессора.

Сейчас он в полной тишине медленно плыл под большим черным парусом. Ему казалось, что прошла вечность, прежде чем он начал различать отдаленный звук отбойного молотка. Постепенно шум все увеличивался, приближался. Грохот нарастал, становился резче, пронзительнее. Сталь ударяла о камень. Эгон Шорнбергер не хотел приближаться к этому призрачному стаккато. Он пытался обороняться, напрягал всю свою волю против этих звуков. Но они становились все сильнее. Затем он почувствовал боль, безжалостную боль в ногах, в груди, в голове. Боль вырвала его из забытья и тьмы в дневной свет белой комнаты. Он увидел около себя двух человек, которые как будто ожидали чего-то. Мужчина, худой, бородатый, как христианский мученик, был не старше тридцати лет. Женщина, стоявшая рядом с ним, была одета в халат медицинской сестры и по возрасту могла быть его матерью.