— Старые истории, дед! — Михаэль махнул рукой. — Хватит об этом! Пойдем. Если это тебе доставляет удовольствие, можешь за обедом рассказать дальше об этом… о нем.

— Но я хочу сделать это здесь, — ответил старик решительно. — Здесь, при нем!

— Он же все равно тебя не слышит!

— Зато ты слышишь!

В душе у Михаэля поднялась волна неудовольствия.

— Послушай-ка, дед, — сказал он, и с каждой новой фразой голос его становился резче, — я не знаю этого человека. Если у моей матери с ним что-то и было, это ее дело. Что касается меня, то у меня уже есть один отец и этого мне вполне хватает. А сейчас мне необходимо что-нибудь съесть, понимаешь? Поэтому я иду сейчас к машине и жду там ровно три минуты. Если ты хочешь побыть здесь еще, можешь не торопиться. Я на время отъеду, и позже мы встретимся в деревенском трактире. Я хочу поесть как следует, а на это потребуется время.

Старик смотрел вслед внуку до тех пор, пока он не исчез за деревьями и надгробными камнями, затем положил свой красный защитный шлем около могилы и сел. «Мне очень жаль, Жорж, — думал он. — Вероятно, сейчас уже поздно. Надо было бы приехать сюда несколько лет назад. Тогда, когда он еще только начинал отпускать шуточки по адресу тех, кто в конце недели выходил с голубым знаменем на субботники или как там еще. Пусть мальчик хорошо выспится, думал я тогда. Пусть гоняет на мотоцикле и слушает радио. И все-таки мне следовало бы рассказать ему, каким был ты. Половину лета ты выходил каждую свободную минуту на работы, чтобы в Бухфельдене наконец появился водопровод. Наградой тебе было рукопожатие бургомистра и кружка бесплатного пива после сдачи работы. А во время уборки картофеля ты восемь часов был в наряде, восемь часов спал и восемь часов проводил на тракторе. Из нас тогда никто даже и не подумал бы предложить вам за это деньги. Сегодня все по-другому, Жорж. Старые истории, заявляют некоторые. И если мы не натрем им раны солью, Жорж, тогда вначале наступит забвение, а затем придет и прощение, и в конце концов они и знать ничего не будут о том, что за эти двести двенадцать гектаров земли, за лесопилку и пивоваренный завод жирного Хельмриха заплачено вашими слезами и кровью. А потом они дойдут и до того, что будут стыдиться и, чего доброго, еще извиняться перед наследниками Хельмриха… Мне думается, я наделал кучу ошибок, Жорж. Так, во всяком случае, выглядит дело на сегодня!»

Высоко подняв воротник ватной куртки и засунув руки в ее рукава, как в муфту, маленький и согбенный, сидел старик у черного обелиска и неподвижно глядел на цветы крокусов, которые начали уже вянуть.

Единственный трактир в деревушке — «Золотая щука». Никто не знал, каким образом появилось это название, тем более что в радиусе десяти километров не было ни одного водоема, который привлекал бы рыболовов. Дед увидел мотоцикл внука уже издали. Он стоял у самого входа. С тех пор как они расстались на кладбище, прошло около часа.

Шесть чисто вытертых столов в маленькой комнате пустовали. За стойкой пожилой мужчина ковырялся в наполовину разобранном утюге. То, что он успел вытащить из него, лежало на разостланной под пивными кранами бумажной салфетке. Сквозь толстые стекла очков человек недружелюбно посмотрел на вошедшего, но вдруг лицо его просветлело. Он положил на стойку все, что держал в руках, вытер пальцы о старенькую фуфайку и выскочил навстречу деду. Крепко пожав ему руку, подвел к одному из столов у окна. Сказал, что давно ждет его и чрезвычайно рад увидеться перед смертью еще раз с одним из истинных бухфельденцев. Сейчас в деревне слишком много приезжих. Среди них есть даже несколько студентов. Что-нибудь поесть — это непростой вопрос. Собственно говоря, в «Золотой щуке» вот уже много лет не готовят обедов, поскольку его зятю и дочери пришлось бы туго из-за горожан, предпочитающих заказывать мучные крокеты. Но сегодня особый случай. В порядке исключения можно допустить, чтобы свиных отбивных, заготовленных впрок на целую неделю для бутербродов, разок и не хватило для всей семьи. Овощи и картофель тоже есть в достаточном количестве. А мальчик уже хорошо поработал за столом и насытился.

— Мальчик?

— Ничего удивительного при его росте, — заметил хозяин трактира. — Плечи, походка, а также манера цепляться носками ботинок за ножку стула — все это тотчас же показалось мне знакомым. Я спросил его, не бывал ли он раньше в Бухфельдене, так он посмотрел на меня удивленно и ответил, что он внук Густава Финка… и сын Ханса Георга Ловебера. Ну так вот, можешь себе представить…

— Он сказал, что он сын Ловебера?

— Конечно. Да ему и трудно это отрицать при его комплекции. А на еду набросился, как его отец когда-то. Помнишь, тогда на пасху? Семнадцать кусков торта с яблоками! Парень Шмидта съел только пятнадцать и не смог после этого даже встать со стула. А Жорж не пропустил ни одного танца. Да, это были времена… Подожди-ка, я принесу тебе поесть. Все стоит в духовке!

Его домашние туфли скользнули по полу, и тотчас же он появился с полной тарелкой, от которой исходил пар, а также с вилкой, ножом и бумажной салфеткой. Затем он принес две пол-литровые кружки пива, уселся напротив деда и облокотился о стол.

— Приятного аппетита! — пожелал он гостю, наблюдая за тем, как тот режет мясо на мелкие кусочки. За толстыми стеклами очков его старческие выцветшие глаза казались громадными, как у совы.

— А ты не знаешь, где теперь сорванец? — спросил дед. Он ел в раздумье, пользуясь только вилкой.

— Его мотоцикл стоит перед дверью.

— Я видел. Он что-нибудь сказал?

— Только то, что ты скоро придешь и очень голоден, больше ничего.

— А когда вернется, он не сказал?

Бывший хозяин трактира покачал головой.

— Что поделывает твоя Маргот? Так же командует тобой, как и моя дочь мною? Я иногда думаю, что мне не следовало бы так быстро переводить все на них! Это моя ошибка!

Старик из города не поддержал этой темы. Он долго и с наслаждением пережевывал каждый кусочек, время от времени тихо чавкая. Мысли его все время возвращались к внуку. Почему-то он надеялся, что тот снова пошел на кладбище. Но он ошибался. Михаэль встретил двух девушек, стройных, как березки. У одной волосы были цвета пшеничной соломы, у другой косички отливали медью. На обеих были сапоги и белые галифе. С этого момента Михаэль перестал думать об этой странной, несколько беспокоящей, но по его разумению довольно-таки трогательной истории, рассказанной дедом. Мертвые принадлежат мертвым, решил он и поторопился за девушками. На огороженном, паркового типа, участке местности на западной окраине Бухфельдена члены сельского конно-спортивного общества тренировались, готовясь к предстоящим соревнованиям. Михаэль Кошенц присоединился к зрителям. Его выгоревшая куртка и поношенные джинсы, на которых были нашиты этикетки «Левис», свидетельствовали о том, что он свой парень. Уже через пятнадцать минут он знал, что блондинку зовут Бригит, а ту, что с медными волосами, — Штеффи. Бригит была помолвлена, у Штеффи не было еще ничего определенного.

— Она танцует с каждым, кто ей понравится, — заметил парень. — Попробуй сам, если на себя надеешься. Сегодня вечером в соседней деревне играет капелла «Пайпляйнерс», так мы там все будем. Если ничего не выгорит, переспишь на вокзале.

— Я найду что-нибудь потеплее, поверь мне! — ответил Михаэль и больше уже не спускал глаз с медноволосой девушки.

Через пару часов он пришел с двумя бухфельденцами в трактир «Золотая щука». Деда там уже не было.

— Хуфельды отвезли его на машине в Штутцбах, к автобусу, — сказал хозяин. — Ты не должен на него сердиться, что он не пошел еще раз на кладбище. Он ведь уже немолодой.

— При чем тут кладбище? — спросил Михаэль, не подумав.

— А ты разве не там был все это время?

Михаэль посмотрел на своих спутников. Из этого разговора они не поняли ни слова.

— Что только не взбредет в голову старым людям, — заметил он. Его слова прозвучали так, как будто он просил снисхождения для деда. — Принесите нам, пожалуйста, три добрые кружечки светлого пива!