И он снова кружил и носился по сцене, увлекая за собой пестрый хоровод «листвы».

Вторая пьеса была совсем иная.

На сцене парикмахерская в Севилье. Хорошенькая парикмахерша причесывает свою подругу, и та просит причесать ее особенно хороню и сообщает ей свою тайну: знаменитый тореадор Манолито завтра посвящает ей быка, которого он должен будет в честь нее заколоть шпагой. Подруга-парикмахерша в отчаянии. «Манолито, Манолито, неужели все забыто!» — восклицает она, выхватывает из-за пояса кинжал и хочет убить им соперницу. На шум вбегает находившийся неподалеку сам тореадор:

Разобравшись, в чем дело, тореадор решает все очень просто:

Дело заканчивается всеобщим примирением. Все трое танцуют; девушки при этом раскрывают черные кружевные веера, как крылья сказочных бабочек или птиц. Каждая своим танцем старается привлечь к себе внимание тореадора.

А он в блестящем трико, с красной повязкой на голове, с красным плащом за плечами… Ну какое же женское сердце смогло устоять перед таким красавцем! К тому же у Вани был красивый баритон. Танцуя со своими подругами, он напевал:

Ах, Ваня, Ваня! Что ты только творил с сердцами чернских барышень! Про наши ребячьи сердца я уже не говорю: их, словно копоть, покрывала черная зависть.

Помимо спектаклей в народном доме, мы устраивали еще веселые пикники. Всей труппой выезжали с ночевкой то в Бековский лес, то в Богатый лог. В лесу на костре пекли картошку, варили в котле кулеш, кипятили чай в огромном медном чайнике. Не знаю даже, откуда такой взялся, кажется из трактира Серебреникова. В него входило больше ведра воды.

Закусив, попив чайку, мы усаживались у костра, пели хором, читали стихи, разыгрывали простенькие сценки. Особенным успехом пользовалась все та же сцена с тореадором. В лесу при свете костра она и смотрелась, и слушалась как-то совсем по-иному. А слова песни о пылкой испанской любви воспринимались с необыкновенным воодушевлением.

Наконец, когда все уже, бывало, охрипли от пения и устали от всяких проделок, мы расстилали у костра огромный ковер и укладывались вздремнуть часок-другой до рассвета.

А потом — утренний чай, купание в речке и возвращение домой со смехом, с песнями… Никогда не забуду я эти летние дни — дни, залитые ярким солнечным светом, дни нашей юности.

Истины ради хочу тут же отметить, что так беззаботно проводила время не вся наша молодежь.

Наиболее передовая ее часть не только веселилась, не только радовалась новой жизни, но и стремилась глубже вникнуть в ее смысл и всячески помочь ее налаживанию.

Летом 1919 года в нашем городе образовался Коммунистический союз молодежи. Его члены создали при клубе библиотеку-читальню. Там постоянно организовывались лекции и диспуты на различные политические, философские и религиозные темы.

Комсомольцы не только занимались политическим самообразованием. Они постоянно выезжали в села и деревни нашего уезда и вели там агитационную и просветительную работу.

К сожалению, ни я, никто из моих приятелей не проявлял интереса к политике. Меня лично с детства интересовали две вещи — природоведение и художественная литература. А вот теперь, после знакомства с Ольгой Владимировной Рахмановой, особенно заинтересовал театр. Не скажу, что я участвовал в спектаклях только ради развлечения, вовсе нет.

За это время я прочитал все пьесы классиков и вообще все, что было о театре в нашей уездной библиотеке. Довольно много книг по этому вопросу привезла с собой Ольга Владимировна Рахманова. Я перечитал их все, а некоторые по два, по три раза, так что знал почти наизусть.

Видя мое увлечение театром, Ольга Владимировна стала относиться ко мне особенно внимательно, много рассказывала о Художественном театре, о Станиславском, Качалове, Москвине, много рассказывала и про свою жизнь, как она стала артисткой, а впоследствии режиссером-педагогом.

— Вот, Юра, окончите среднюю школу, приедете в Москву дальше учиться, тогда обязательно приходите ко мне, вступите в наш театральный кружок молодежи, может, в дальнейшем и будете профессиональным актером.

— Я обязательно им буду, я уже твердо решил! — с жаром отвечал я.

Ольга Владимировна ласково улыбалась.

— Не торопитесь слишком. В театре тоже не одни розы. Там и шипы встречаются, да еще какие шипы! Раз наколешься, потом всю жизнь помнить будешь.

— А где их нет, шипов-то? — солидно, совсем как взрослый, отвечал я, хотя сам знал о «жизненных шипах» больше понаслышке.

— Это верно, — соглашалась Ольга Владимировна. — А все-таки не торопитесь, присмотритесь сперва к театру поближе. Вот будете в нашем кружке, невольно начнете сталкиваться с театральной жизнью, там и увидите, подходит она вам или нет. А еще вот что, Юра, — сказала Ольга Владимировна, — не забывайте одной неизменной истины: искусство, любое искусство — это зеркало жизни. Искусство не может быть вне жизни, не может оставаться неизменным. Меняются формы жизни, и вслед за ними меняется и искусство. Мы сейчас стоим на самом рубеже новой жизни. Какова она будет? Сможете ли вы ее творчески воспринять и отобразить в искусстве? Мы с вами знаем теперешний театр — Художественный, Малый и другие. Я-то их хороню знаю, вы только начинаете с ними знакомиться. Это всё театры ну если не прошлого, то все же, скажем, вчерашнего дня: Малый — театр Островского, Художественный — Чехова, Гамсуна, Ибсена… А каков будет новый театр, театр сегодняшнего или даже, вернее, завтрашнего дня, театр революционной России?!

Она помолчала и опять заговорила:

— Малый театр — это «Гроза», «Без вины виноватые»… Художественный — это «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «У врат царства»… Все это, конечно, высокоталантливо, просто гениально, но ведь это же вчерашний, а не сегодняшний, а тем более не завтрашний день! А каковы будут новые, современные пьесы? Найдут ли они отклик в вашем сердце? От всей души желаю, чтобы нашли.

Такие вопросы мне, признаюсь, никогда еще не приходили в голову. Я представлял себе театр именно таким, каким я его видел, когда бывал с мамой в Москве. Мы последний раз с мамой смотрели в Художественном «Вишневый сад». А вот Ольга Владимировна говорит, что хоть это и прекрасно, но уже «вчерашний день». А теперь будут какие-то совсем новые, революционные пьесы, и неизвестно, понравятся ли они мне.

Я тут же вспомнил единственную революционную пьесу, которую видел в нашем же народном доме в прошлом году на Октябрьские праздники. Признаюсь, в этой пьесе мне больше всего понравился вид на Москву. Сама же пьеса была не очень хороша.

А что, если во всех театрах начнут такие же ставить? Стоит ли сейчас же после школы идти в театр или, может, сначала познакомиться поближе, получше присмотреться? Но как жаль будет потерянных даром лет. А может, рискнуть, будь что будет?!

Вообще этот и подобные ему разговоры с Ольгой Владимировной зародили в моей душе какую-то тревогу, нерешительность. Хорошо еще, что впереди было целых два учебных года. Может, за это время все и выяснится.

От Ольги Владимировны я узнал и еще одну очень интересную вещь. Она касалась прежде всего лично самой Ольги Владимировны, но была интересна и мне. Оказывается, Ольга Владимировна играла не только в театре, но, кроме того, снималась еще и в кино.