Хочет поводить на кругах, утомить добычу — не тут-то было. Попавшаяся рыба не поддается на эту уловку. Она, как мертвая, затаилась на дне. Только туго натянутая леска да легкое подрагивание поплавка говорят о том, что добыча не сорвалась с крючка.

— Сазан это, — волнуется подбежавший Миша. — Голавль рвется, он стоять не будет.

Михалыч пробует потащить заупрямившуюся рыбу. Она слегка поддается. Идет медленно, упираясь.

— Как рванет, леска — к черту! Разве такую вытащишь? — с отчаянием бормочет Михалыч. От волнения лицо и шея у него даже побагровели. На лбу капли пота.

«Боже мой, неужели уйдет? — с ужасом думаю я. — Что тогда будет, что тогда будет?» И мне кажется, что мы не переживем такого несчастья.

Миша хватает лежащий рядом с Михалычем подсачек и осторожно, крадучись, забредает по колено в воду.

Мне помогать нечем. Я просто стою рядом с Михалычем, и мы оба взволнованно кряхтим: Михалыч — от напряжения, я — из солидарности.

— Оборвет, сейчас оборвет! — твердит Михалыч, а сам полегоньку тащит добычу все ближе и ближе.

И вдруг на поверхности показывается что-то диковинное, какие-то огромные скользкие темно-зеленые щупальца.

Осьминог! В нашей реке? Быть не может!

Щупальца, как бы цепляясь за воду, медленно подвигаются к берегу.

— Коряга! — восклицает Миша. Он хватает рукой за «щупальца» и с трудом вытягивает на берег огромную корягу, всю сплошь облепленную скользкой водорослью — бодягой.

К одному из сучков прицепилась леска, и на ней трепещется попавшийся на крючок небольшой окунь, виновник нашего переполоха. Попался на удочку, а когда Михалыч потащил, окунишка случайно и зацепился леской за подводную корягу.

— У, паршивец! — заворчал Михалыч, снимая с крючка окунишку, и сердито бросил в ведро.

Мы с Мишей еле удерживались от смеха, вспоминая только что пережитое волнение. Но смеяться нельзя: Михалыч обидится. Он и теперь как-то подозрительно поглядывал на нас: чувствовал, что мы над ним подтруниваем.

Больше всего Михалыч был сконфужен тем, что не смог отличить попавшуюся корягу от живой рыбы. Такая оплошность и новичку не простительна.

— Все этот поганец виноват… — смущенно оправдывался Михалыч. — Ишь за какую тоненькую веточку зацепился! Чуть отпущу леску — он и дергает, и к себе тянет. Сразу чувствуется что-то живое. — Михалыч сокрушенно покачал головой. — Ну хоть бы приличный взялся — не обидно бы, а то этакий паршивец, а ведь тоже на рака схватил…

Долго мы не могли разойтись, все обсуждали забавное происшествие.

— Зря только портки вымочил, — усмехнулся Миша, — хорошо еще — тепло. Раз-два — и высохнут.

Наконец успокоившись, мы разошлись по местам. Вот и мои удочки — одна, вторая. А где же третья? Я и изумлении огляделся по сторонам. Посмотрел на берег, на траву. Да нет, не может быть. Помню хорошо — все три были закинуты, ни одной на берегу не оставалось.

— Миша, Михалыч, — крикнул я, — удочка пропала!

— Да вон она! — воскликнул Миша, указывая на противоположный берег под кусты.

Я пригляделся и тоже увидел удилище. Оно лежало на воде, у самых кустов.

— Голавль стащил, — пояснил Миша. — Пока мы тут возились, он попался на крючок да и утащил.

Но как же теперь быть?

Может, голавль и не сорвался, так и сидит на крючке. Наверное, не маленький, раз всю удочку уволок. Мы стояли в полной растерянности.

— Нужно бежать на мельницу, — предложил Михалыч, — через плотину на тот берег. А там уж как-нибудь сквозь кусты проберетесь.

Верно, мы с Мишей побежали к мельнице, оставив Михалыча следить за нашими удочками. Перебрались через плотину — и по другому берегу, стежкой, прямо к месту происшествия.

Вон Михалыч стоит на том берегу, машет нам рукой:

— Правее, левее… Вот здесь лезьте через кусты!

Полезли. Еле-еле добрались до воды. Берег крутой, кусты, крапива, да еще, того гляди, в речку свалишься.

Миша первым подобрался к воде. Глянул через кусты, высматривая удилище:

— Э, брат! Вон где оно. С берега не дотянешься. Ну-ка поищи какую-нибудь рогульку с сучком, я зацепить попробую.

Я принялся разыскивать подходящую рогульку. Нашел. Передал находку Мише.

— Вот это подходящая, — одобрил он, пытаясь подцепить удилище. — Стой, стой, куда ты! — вдруг закричал Миша. — Поехала, поехала…

— Кто, куда поехал? — не понимал я. Мне из-за кустов ничего не было видно.

— Удилище поехало, прямо к тому берегу, — взволнованно заговорил Миша. — Рыба там, не сорвалась, только как ее взять? К вам, к вам, держите! — тут же закричал он Михалычу.

Противоположный берег мне был хорошо виден. Там на возвышении стоял Михалыч, как полководец, руководящий боевой операцией.

И вдруг сам «полководец» поспешно соскочил со своего бугра, подбежал к реке, выхватил одну из удочек и начал ею, как кнутом, хлестать по воде, стараясь зацепить леской и крючком плывущее удилище.

— Ага, зацепил! — радостно крикнул он, вытаскивая из реки пойманную удочку. Вот он нагнулся, схватил удилище, поднял над водой. Удилище гнется, будто кланяется, совсем как живое.

— Не тяните, не тяните сильно! — закричал я. — Оборвется, уйдет.

Ах, зачем я побежал сюда вместе с Мишей, зачем не остался на том берегу! Сейчас упустит!..

Послышался сильный всплеск воды. Что-то забилось, затрепыхалось под берегом у самых ног Михалыча.

— Иди-ка сюда! — послышался его торжествующий голос. — Хорош, хорош, негодяй! — И Михалыч высоко поднял вверх крупного голавля.

— От воды, от воды подальше! — не своим голосом завопил я.

— Теперь не уйдет, — торжествовал Михалыч. — Ну, вы, ловцы-удальцы, возвращайтесь назад, нечего по кустам лазать!

Мы вернулись к Михалычу, рассмотрели пойманного голавля. Хорош! Фунта два будет.

— Ну кто кому класс показал? — подмигнул нам Михалыч.

— Тут и моя доля есть, — возмутился я, — на мою удочку попался!

— Неважно, на чью, а важно, кто его вытащил! — не сдавался Михалыч.

— Ладно, ладно, — примиряюще сказал Миша. — Ловля еще не кончена.

Ho предвечерние часы не принесли с собой ничего интересного. Миша поймал пару некрупных голавликов, а мы с Михалычем — по одному.

Солнце уже совсем склонилось к горизонту, стало прохладно. Снова, как и в прошлый раз, в лугах закричали коростели, по заводям заквакали лягушки, и, как бы солируя в этом весеннем концерте, защелкал, засвистал соловей.

Изредка то там, то тут в реке слышались громкие всплески. Это речные хищники — шересперы — охотились за мелочью. Особенно сильно плескались они в мельничном омуте у песчаной отмели.

— Вот бы кого поймать!.. — сказал я, когда один из шересиеров всплеснул невдалеке от нас.

— Да как его поймаешь-то? — ответил Миша. — Ишь хитрый какой: все посреди речки бьет, к берегу и не подходит.

Михалыч ничего не говорил. Он посидел еще с полчасика, покурил, потом неторопливо встал.

— Ну, на сегодня эту ловлю я приканчиваю, берусь за другую.

— За какую другую? — спросил я.

— Пойду на брод, половлю пескарей.

— На что они вам? — удивился Миша. — Голавль ночью лучше всего на рака берет.

— Может, и понадобится, — уклончиво ответил Михалыч. Он взял ведерко для рыбы, червей, легкую удочку и удалился на брод.

— Чудит старичок, — подмигнул ему вслед Миша.

Мы посидели еще с часок. Уже начало смеркаться.

— Куда-то наш дед пропал, — забеспокоился Миша, — в речку бы еще не свалился.

Но в это время зашелестели раздвигаемые кусты лозняка, и из них вылез Михалыч целый и невредимый.

— Ну, пескариков я наловил, — объявил он, — а теперь, ребятки, идемте к мельнице, к омуту.

— Зачем? — изумились мы.

— Поможете мне переметик на пескарей поставить. Ужотко на ранней зорьке шереспера и поймаем.

— Перемет? Откуда он? — удивились мы.

— Как — откуда? Из дома прихватил. — Михалыч торжествующе взглянул на нас. — Опытный рыбак всегда учтет, какая снасть где пригодиться может, учтет и прихватит с собой, — назидательно закончил он.