В консульстве нас приняли очень гостеприимно, тут же отрядили небольшой автомобиль «рено», поручили нас русскому шоферу, молодому, но опытному водителю, знавшему Прованс как свои пять пальцев. Он освобождался после четырех часов пополудни, так что у нас с Вильгельмом было около пяти часов свободного времени, чтобы побродить по городу.
Первым долгом надо было пообедать в ресторане, конечно, на набережной, среди портовых рабочих и моряков. Шумная публика, надо сказать! Мы заказали марсельский буйабес — суп, в котором варится всякая морская снедь — рыба, и мули, и ракушки, и омары, и даже осьминоги. Все это было приправлено пряными травками, перцем так, что неподготовленному едоку обжигало рот.
Вильгельм, охотник до всяких местных обычаев, съел весь свой буйабес, запивая его минеральной водой. Что касается меня, то я, глядя в тарелку с маслянисто-оранжевой, дымящейся ухой, в которой плавали какие-то кусочки незнакомой морской снеди вместе с креветками и кусками белоснежного омара, попробовав несколько ложек, ожегшись перцовой приправой, так и не смогла одолеть портового блюда и ограничилась зеленым салатом — латуком, отлично приготовленным на оливковом масле с корочками хлеба, натертого чесноком. Выпив кофе с бисквитами, мы расплатились, вышли с Вилей в город и направились к собору Святой Марии — покровительницы моряков.
Собор этот стоит на самом высоком холме Марселя, и на куполе его помещается большая мраморная статуя Мадонны, которую видно далеко с моря и суши. По поверью, она защитница всех мореплавателей.
Идем в гору, перед нами раскрывается великолепная панорама Лионского залива с его островами. Виля, конечно, многое уже знает.
— Вон видишь, — обращается он ко мне, указывая на островок с крепостью. — Это остров Иф. Там долгое время была тюрьма, в замке, построенном Франциском Первым. Есть даже версия того, что знаменитый Человек в железной маске был заключен в тюрьму Иф и умер не в Бастилии, а здесь и будто существует его камера, которую показывают экскурсоводы, поскольку сейчас в замке Иф — музей. Жаль, у нас не будет времени осмотреть этот музей.
Добираемся до собора Нотр-Дам де ла Гард. Признаться, ни я, ни Виля не ожидали того чуда, с которым столкнулись, войдя в собор.
Огромный, белокаменный, по католическому обычаю уставленный статуями святых, украшенный витражами, собор не произвел впечатления чего-то ранее невиданного, но потрясло нас несчетное количество маленьких и больших корабликов, парусников, лодок и копий современных кораблей и подводных лодок, свисавших с потолка собора на цепочках, шнурках и канатах и слегка покачивающихся от ветерка, гуляющего меж сводами. Некоторые из моделей кружились то в одну, то в другую сторону, особенно парусники, другие висели неподвижно, но весь этот миниатюрный флот преобразовывал собор из места религиозных священнодействий в какой-то музей памятных реликвий, присланных от благодарных моряков, которым удалось спастись в бурях и которые считали себя целиком обязанными марсельской Мадонне де ла Гард, что и означает: Мадонна Охраняющая.
Зрелище этой выставки корабликов осталось незабываемым для нас с Вильгельмом.
Мы вернулись в консульство, где нас ждал шофер, и тут же отправились в Арль, откуда начиналось наше путешествие по мистралевским местам.
Мы остановились в гостинице «Календаль», по-русски это означает «святки». Так называлась одна из поэм Мистраля. Вечер у нас был свободный, мы поужинали в каком-то кафе и решили пойти в кино.
Арль вечером — необычайно странное зрелище… Темнеет в Провансе рано. Еще в сумерках в переулочках города, узеньких, словно подземные переходы на улицах Москвы, шмыгают на велосипедах мальчишки и девчонки, ныряя в темноту из света, льющегося из витрин еще торгующих магазинчиков. Но после восьми часов улицы пустынны. Через щели ставен закрытых в домах окон проливается свет и ложится полосками на плиты тротуаров. Мы дошли до кинотеатра и взяли у несказанно удивленной кассирши два билета, прошли в зал, где сидело буквально десять — двенадцать человек.
Картина была нудная, бездарная, какая-то старая парижская белиберда, с ограблениями, бегством, неудачным любовным приключением, и еще что-то, абсолютно никому не нужное. Не досидев до конца, мы вышли из кино и пошли в свой отель «Календаль».
Шли мы по уснувшему городу, над которым висела полная луна, ярко заливая его улицы, местами погруженные в густую тень от домов. Было нереально красиво, непохоже на жизнь, но и не сказочно, слишком ощутимо звучали наши шаги по плитам мостовых. Ночная жизнь за стенами домов, за спущенными жалюзи таинственно продолжалась. Мы вышли на муниципальную квадратную площадь с фонтаном посредине. С четырех сторон — старинные здания городских учреждений и муниципалитета, и где-то сбоку в переулочке примостился великолепный собор Святого Трофима, с роскошным порталом, изукрашенным статуями святых, вдвинутых в ниши, а под ногами у них — страшные каменные львы.
— Ты смотри, — говорил Виля, — вот где язычество объединяется с христианством — весь портал посвящен львиной теме. Я выписал строчки об этом храме из письма Ван Гога брату Тео.
Вильгельм вынимает из кармана записную книжку, достает электрический фонарик и читает:
— «Здесь есть готический храм, который я начинаю считать замечательным, храм святого Трофима. Но в нем я нахожу нечто странное, нечто чудовищное, нечто уничтожающее, как призрак. Этот чудный памятник, такого величественного стиля, представляется мне как бы из другого мира, с которым у меня так же мало общего, как со славой Рима времен Нерона…»
Так читал мне Виля удивительные строчки Ван Гога, стоя перед закрытой двухстворчатой дверью необычайной красоты, в медных бляхах, бронзовых завитках, освещенных яркой луной. И было странно, что главный собор города приткнулся где-то в уголок.
— Конечно, — рассуждал Вильгельм, — он был когда-то в центре городской площади, видимо, потом арлезианцы стали застраивать город, и что-то у них не получилось с собором…
Мы поднялись по узенькой улочке к древнему римскому театру, с остатками амфитеатра и двумя римскими колоннами, получившими у арлезианцев прозвище «Две вдовы». Чуть подальше громоздился арльский колизей, тоже остатки римского владычества. Все это умещалось на тесном пространстве, одно от другого в двух шагах. Слева от стены античного театра находился наш отель «Календаль». Мы вошли в глубоко уснувший отель и разошлись по своим комнатам. Наутро нам предстояла поездка по Провансу.
Фонтен де Воклюз. Здесь под скалой начинаются истоки реки Сорги, которая возле Авиньона, соединившись с Дюрансой, впадает в Рону.
Сидим на скамеечке в ущелье. Из расщелин бьют, кипят, журча, пенятся родники, образуя изумрудно-прозрачный водоем, из него-то и вытекает сначала узкая, потом все расширяющаяся Copra.
Над нами ветви плакучих ив, смоковницы, платана. Высоко над ущельем, на отроге, — руины замка епископа Филиппа Кабассоля — друга поэта Петрарки. Ниже, на склоне, стоит домик Петрарки, теперь — музей.
Мы только что оттуда. Еще перед глазами небольшие комнаты с белыми стенами, темными потолочными балками, темной старинной мебелью скупых форм. Все мрачновато и строго.
Вот сюда, в ущелье Фонтен де Воклюз, приходил Петрарка. Видимо, об этих пенистых водах и писал он в одном из своих сонетов:
То нимфа ли, богиня ли иная,
Из ясной Сорги выходя, белеет
И у воды садится, отдыхая.
(Перевод А. Эфроса)
А сейчас мы сидим у берега Сорги и наслаждаемся красотой этих гор, сочностью зелени, воздухом прозрачным и легким.
— Хочешь, я прочту тебе свой перевод одного из моих любимых сонетов?
И он начинает:
Благословляю месяц, день и час,
Год, время года, место и мгновенье,
Когда поклялся я в повиновенье
И стал рабом ее прекрасных глаз.
Благословляю первый их отказ
И первое любви прикосновенье;
Того стрелка благословляю рвенье,
Чей лук и стрелы в сердце ранят нас.
Благословляю все, что мне священно,
Что я пою и славлю столько лет,
И боль и слезы — все благословенно —
И каждый посвященный ей сонет,
И мысли, где царит она бессменно,
Где для другой вовеки места нет.
