— Виля, а ведь она у тебя просто ничего не весит! Где же тяжесть? Где ее вес? — вскипятилась я.

И вдруг Виля, помолчав в задумчивости, как-то очень отвлеченно сказал:

— Она в невесомости…

Тут мы оба расхохотались. Виля поспешно отвернул портрет к стенке, и на этом спор наш закончился.

Но история все же не закончилась; уже потом Таня, жена Вильгельма, рассказала мне, что он однажды позвал ее в мастерскую и попросил помочь ему снять холст с моделью с подрамника и смыть все написанное скипидаром. Они сняли холст, смыли его, и Виля разрезал его пополам. Таня страшно жалела и уговаривала его не уничтожать «натурщицы», но он ответил:

— Ты понимаешь, Танюша, она у меня не лежит, она повисла в воздухе. Я не сумел отобразить тяжесть тела.

Вот здесь сказалось все чуткое и тонкое отношение Левина к замечаниям друзей, его критическое отношение к самому себе, его требовательность и постоянный самоанализ.

Да! Чудесный был это человек, честный, серьезный и, при всей серьезности, никогда не терявший чувство юмора и большого критического отношения к самому себе.

Я не слышала, чтоб Виля о ком-нибудь говорил зло, презрительно. Он искал причины для недоброжелательной оценки чужих поступков или мнений. Это говорило о его справедливости, гуманности и просто доброте. Откликался он очень живо, решения менял быстро. Придет, бывало, к нам, а у нас стол накрыт для чаепития.

— Виля, чаю хочешь?

— Да нет, я вроде дома напился… — А потом вдруг оглянет стол: — А впрочем, выпью с тобой вместе, уж очень чашки красивые! Это что, старинные, что ли?

И мы пьем чай, беседуем и очень рады друг другу.

И еще было у него драгоценное качество — это кристальная чистота помыслов, намерений, суждений. Редкая чистота и бескорыстие.

Таким он останется навсегда в памяти своих друзей, наш Вильгельм Левик, как останется в своем творчестве, которое он завещал нашему и будущему поколению. Всем, кто нуждается в высокой духовной культуре.

Только через двадцать лет суждено было Павлу Васильеву «восстать и победить». Творческий и жизненный путь его прервался очень рано. Поэту было всего 27 лет.

Писать он начал со школьной скамьи, писал много и быстро. Яркие и мощные стихи его печатались в разных городах, в периодических изданиях, журналах и газетах. Лишь в 1957 году в Государственном издательстве «Художественная литература» был выпущен первый сборник, тщательно подобранный женой поэта, Еленой Александровной Вяловой-Васильевой, бережно сохранившей архив поэта.

Через десять лет в ленинградском отделении «Советского писателя» вышел второй сборник, более полный, с необходимыми комментариями. Этот сборник составлял поэт Сергей Поделков, связанный дружбой с Павлом Васильевым и также сохранивший архив поэта даже в рукописных подлинниках.

Поэзия Павла Васильева выделялась даже на фоне сильнейших поэтов его времени удивительной самобытностью, смелым, не знающим границ воображением и художественным видением. Он тонко чувствовал и родную природу, и человеческие характеры и необычайно верно и остро передавал их. Так в поэме «Соляной бунт» воспевает Васильев свое Прииртышье:

Вот уж поистине богатое отражение природных богатств! А как образно в той же поэме Васильев в двух-трех штрихах создает образ хищника:

Даже тот, кто не видел или не заметил, прочитав эти строчки, увидит и содрогнется от ощущения жестокой правды. И часто поэтическая неожиданность поражает читателя находками в художественной правде.

Меня всегда поражало у Васильева мастерство пейзажиста. Вот, к примеру, закат в степи:

Что может быть более осязаемым, чем этот образ?

Васильев любит жизнь, любит землю неистребимой любовью огромного мастера поэтической формы и мысли. Для его размаха нужен эпос, и вот — четырнадцать поэм, которые прочно вошли в историю развития советской поэзии. Васильев — гражданин, и почти во всех лирических стихах, даже в любовной лирике вдруг звучит тема гражданственности, тема поэзии его дня, стремление к познанию и оценке своего времени.

Во всем его творчестве постоянно присутствует его буйный, неудержимый темперамент. Забияка, любивший поддразнить и даже поиздеваться, он был на редкость щедрым в дружбе. Это порождало, с одной стороны, — множество друзей и поклонников, с другой — множество недругов и завистников.

Мне лично довелось познакомиться с Павлом Васильевым у моих друзей — поэта Михаила Герасимова и его жены Нины. Это было в 1934 году. Нина слыла красивейшей женщиной. Довольно высокая, великолепно сложенная, с маленькими руками и ногами, черные волосы — на прямой пробор — гладко зачесаны, очень правильные черты лица и довольно крупный чувственный рот. Томно-загадочное выражение синих глаз неизменно привлекало внимание окружающих. Она выглядела утомленно-расслабленной и любила нежиться в постели. Все это, видимо, импонировало преданно-влюбленному Михаилу Герасимову. В контраст с нею это был мужественно-сильный мордовец, готовый служить ей чем угодно.

У Герасимовых, живших на Тверском бульваре в старинном особняке со сквериком, где находились и Литературный институт, и квартиры многих писателей, собирались друзья-поэты. Был там и Кириллов, Грузинов, Клычков, был прозаик Михаил Никитин, бывал и Павел Васильев, приударявший за Ниной и посвятивший ей стихи, которые начинаются такими строчками:

Вероятно, ни одному поэту не пришло бы в голову сравнивать томную московскую красавицу с монгольской княжной. Только в воображении Васильева, перенасыщенном восточными, киргизскими мотивами, могла где-то всплыть таинственная прелесть восточных женщин и воплотиться в «монгольской княжне». И это, конечно, было пленительно и нисколько не противоречило обстановке, в которой родились эти стихи…