Мы мчимся обратно, и шофер без умолку говорит:

— И это ваши друзья, мадам?.. Сколько же лет вы не видались?.. Что?.. И он не мог пригласить вас к себе в дом в такую погоду? Это же безобразие!.. Ну и друзья у вас, мадам!

Я молчу, мне очень грустно и даже как-то совестно. Мало-помалу беседа завязывается. Шофер рассказывает мне, что он из Севастополя, учился в кадетском корпусе, ребенком увезен из России. Прожил всю жизнь в Париже, работая шофером, получил советское подданство и никогда не менял его, потому что все же надеется, что, может быть, вернется когда-нибудь на родину, в свой дорогой Севастополь.

— Скажите, а вы были в Севастополе после войны? Сильно он разрушен?.. Восстановлен?.. — забрасывает он меня вопросами, и мне уже страшно жаль, что я не была в Севастополе. — Знаете что, мадам, моя жена так же, как и я, шофер, она русская женщина, живем мы здесь, неподалеку, в предместье, я вас умоляю, поедемте сейчас к нам! У нас сегодня кулебяка и русский борщ, жена варит по субботам. Переночуете у нас в столовой, вам будет удобно… Мы с вами выпьем русской водочки, я припас!.. Ну я прошу вас… Знаете, между прочим, ведь если б меня отец не увез за границу и я остался бы в военном училище, то я бы сейчас был уже советским полковником! Честное слово, я был бы полковником и воевал бы с фашистами, отвоевывая Севастополь… Да-а-а, вот как все получается. А ведь нас тут очень много, кто мечтает вернуться на родину… — Помолчав, он снова принимается уговаривать меня: — Переночуете у нас, а завтра жена вас утром доставит в отель. — Он умоляюще, с надеждой смотрит на меня, но я говорю, что никак не могу, потому что время беспокойное и могут позвонить из посольства и, не найдя меня на месте, чего доброго, начнут разыскивать.

Он соглашается и везет меня домой, всю дорогу жадно, подробно, горячо расспрашивая о Москве, о стране, о людях.

Когда мы подъехали к отелю «Мольер», на счетчике было около тридцати пяти франков — это на два добрых дня обеспеченной жизни в Париже. Мой шофер вдруг заявил:

— Знаете что, мадам, разрешите мне возместить вам убытки, которые вы сегодня понесли из-за вашей старинной дружбы. Мне хочется быть вам полезным хоть чем-нибудь. Я ничего с вас не возьму!.. И не просите! — Он выскочил из машины, раскрыл мне дверцу, высадил меня, потом юркнул в кабину, машина встряхнулась, фыркнула и умчалась, оставив меня у подъезда в недоумении и некоторой растерянности от всего этого вечера…

Через три дня я улетела из Парижа. Накануне отъезда мне снова захотелось побывать в Латинском квартале. Было два часа дня, когда я пришла на площадь Денфер Рошро. Было ясно и жарко. Лев сидел на своем постаменте в круговороте машин. Захотелось подойти к памятнику совсем близко, я попросила полицейского пропустить меня к нему. Он задержал движенье, и я торжественно прошествовала перед шеренгой тупорылых, цветных «рено», «пежо» и «шевроле» к моему льву. Я обошла его вокруг, нашла подпись скульптора А. Бартольди. Это итальянское имя выговаривается по-французски с удареньем на последнюю гласную. И еще я вспомнила, что этот скульптор был создателем статуи Свободы, той самой, которая стоит над заливом при въезде в Нью-Йорк и которую французы подарили американцам.

Зеленоватый лев беспокойно смотрел куда-то вдаль, словно пренебрегая шумливым движеньем, что день-деньской крутились под ним. Прощай, Бельфорский лев! Когда-то мы теперь свидимся… Я встала напротив полицейского, и он помог мне своим жезлом перебраться словно с островка на материк.

На углу площади я зашла в то самое кафе, где когда-то мы сидели с друзьями-студентами за железными столиками. За «цинком» стоял плотный приветливый хозяин в белом парусиновом пиджаке. На круглом высоком сиденье перед ним рабочий пил пиво. Я села рядом и заказала кофе «экспре». Рабочий посмотрел на меня дружелюбно и весело:

— Жарко, мадам! Сегодня двадцать два…

— Скажите, — вдруг спросила я, — а вы знаете, кто построил этот памятник Бельфорскому льву?

— Кто построил памятник? — удивился рабочий. — А вы откуда приехали?

— Я из Москвы.

Рабочий оживился:

— Из Москвы? Это славно! А почему вы задаете такие странные вопросы? Разве парижане знают, кто в Париже строил памятник? — шутил он. — Это вы должны знать, а не мы. Мы должны знать, кто построил Кремль… — Он расхохотался, довольный своей остротой.

— А кто же построил Кремль в таком случае? — подбивала я его.

Он не ожидал такого вопроса и в замешательстве стал крутить в пальцах сигарету.

— Те, те, те!.. Сейчас… Ну-ка подскажите мне, — пытался он вспомнить, вопросительно глядя на меня.

— Юрий… — начала я.

— Ага!.. Гагарин! — бухнул он с торжеством. — Вот видите!

Мы все трое рассмеялись. Я не стала разубеждать его, расплатилась и вышла.

Февральский день, синий, прозрачный, отражается в Сене. Он катится под мост Карузель возле Лувра, и его корпуса глядятся в ее зимнюю зыбь. Гляжу на Сену из окна дома на набережной Вольтера. Можно целый день простоять у окна — до того притягателен этот вид на мост и на Лувр. Восьмивековая резиденция французских королей снисходительно не замечает тысячи машин новейших марок, мчащихся под величественные арки дивных пропорций…

И вдруг по Сене под зимним солнцем скользит барка, темная, широкая, с будочкой. На веревках, протянутых над палубой, тряпки в белый горох и зеленые полоски, приветственно машущие на ветру гордым стенам Лувра, старым отелям набережной левой стороны.

Отель. Отелями в старину во Франции назывались любые барские особняки и квартирные дома высокого архитектурного стиля. Во всем мире на набережных, в центрах городов возводились самые красивые здания.

Дом, в котором в этот приезд довелось мне жить у друзей моего отца, стоит на набережной Вольтера, и он тоже когда-то назывался отелем. Если порыться в парижских архивах, можно найти сведения о том, что в отеле № 3 по набережной Вольтера в XVIII веке проживала некая мадам де Пенакот де Куэруаль, фаворитка английского короля Карла Второго, которой он даровал множество титулов: баронесса Петерсфилд, графиня Фрзамская, герцогиня Портсмутская, а по сути дела она была одной из тринадцати фавориток этого бежавшего от революции короля, и с ней соперничала известная актриса из Театра французской комедии по имени Нелль, которая во всеуслышание заявляла:

«Поскольку она держится как благородная дама, зачем ей быть б…? Для меня это профессия, а ей к чему?» Впоследствии Людовик XIV использовал мадам Куэруаль в своих политических связях с Англией и щедро наградил ее. Сюда, на набережную Вольтера, она притащила все, что могла присвоить из великолепных коллекций Карла после его смерти. Здесь, в этих больших комнатах, она жила и, наверное, тоже любовалась восхитительным зрелищем барок на Сене… Если выйти из дома на набережную, справа будет узенькая улица Святых отцов, за ней набережная Вольтера переходит в набережную Малакэ, в конце ее, на зеленой площадке между зданиями, стоит маленькая каменная статуя Вольтера. Мне она не нравится, уж очень у нее жалкий вид.

Весь этот квартал возле Сены — сплошь антикварные магазины и салоны картин, выставки декоративных тканей и старинной мебели бешеной стоимости. И тут же в крохотной витринке лавчонки древностей грудами лежат мониста, медные броши и кольца с бирюзой и кораллами, браслеты и ожерелья, похожие на украшения дикарей. Трудно поверить, что хозяин хоть раз в день что-нибудь продаст из этой пыльной кучи. Однако он торгует. А войдешь в дверь, тренькающую колокольчиком, — попадешь в такой ералаш предметов, что негде встать. Тут и старые куклы, и седла, и мехи для раздувания очагов, все без системы, и в этом прелесть. А рядом пустынный дорогой салон с роскошной мебелью, и холеный хозяин с перстнем на мизинце, и сам он похож на манекен в элегантном мужском костюме.

Но я часто перехожу мост Карузель, чтобы попасть на правую сторону. Вот она, площадь Карузель. Пышная арка, увенчанная победной колесницей, отделяет музей Лувра от Тюильрийского сада. С двух сторон арка оберегается громадными каменными крылатыми особами женского пола, сидящими на тронах в шлемах и туниках. Глядя на них, хочется поежиться от холода и неприязни. Но стоит пройти под арку Карузель — и неожиданно попадаешь в мир поразительного живого искусства. На площадке перед последними корпусами Лувра стоят восемнадцать скульптур Майоля.