— Манифик! — воскликнул он. — Превосходная икра!

Мы пили, смеялись, шутили, и неожиданность этой обстановки, эта тишина и удивительный, осенний какой-то «пуссеновский пейзаж», с запущенным парком и заброшенным домом, располагали к деревенской лени и бездумью. Я смотрела на Поля, уплетавшего икру с таким же азартом, как и его сынишка Пьер, и вспоминала о том, что он когда-то готовился быть археологом, но, столкнувшись со спецификой вечных поисков, требующих сосредоточенного погружения в глубь веков, понял — эта жизнь не для него.

— Понимаешь, Поль настоящий галл, — рассказывала мне как-то Жюльетта. — Он ненавидит Юлия Цезаря и его походы на Францию. Он не хочет искать древних следов этого нашествия в родной французской почве. Ему лучше попросту заниматься фермерской работой, дружить с местными фермерами и играть на трубе в самодеятельном оркестре в деревенском клубе.

И я смотрю на этого галла, в рабочем комбинезоне, с землей под ногтями, и удивляюсь тому, как глубоко укоренилась в нем неукротимая ненависть ко всякого рода зависимости, накладывающей лапу на национальную сущность и свободу, чтобы подавить ее цивилизацией и новыми достижениями технического прогресса.

И во мне поднимается чувство солидарности с этим прямодушным и грубоватым правнуком убитого президента Сади Карно, именем которого названы улицы почти во всех городах Франции.

Капитан! Поистине это была необычайная чета в буржуазной среде. При безграничном обожании друг друга они были больше товарищами, чем мужем и женой. Во-первых, оба страстные охотники. Жюльетта отлично била птицу влет, могла делать сложные переходы в горах, карабкалась по скалам, лазила по болотам, никогда не жаловалась на усталость. Капитан, унаследовавший от деда страсть к охоте, постоянно ездил осенью охотиться на кабанов и оленей и всегда брал с собой жену. Она была его верным спутником до конца дней.

Они ночевали в палатках, в спальных мешках — вечные туристы и даже какие-то авантюристы! И ему в ней была дорога не домохозяйка, а вот такой верный оруженосец, Санчо Панса. Потому-то она никогда не умела готовить изысканных французских блюд. Ей ближе и дороже был котелок над костром или выпотрошенная дичь, набитая можжевеловыми веточками, запеченная в углях прямо в перьях! Чудо!

— Капитан освобождал меня от всех хозяйственных забот, рассказывала Жюльетта. — Он покупал все сам, не запасал. И даже платья и костюмы сам заказывал мне, выбирая материал и фасон. И это было всегда бесподобно! И как он радовался, видя на мне отлично сшитые вещи! Райская жизнь была для меня!

Я слушала и думала, что вряд ли в Париже найдется более воспитанная, обаятельная и остроумная дама, чем Жюльетта, когда она, находясь в самом аристократическом обществе, ведет светский разговор. Капитану как раз дорого было в ней удивительное сочетание интеллигентности светской дамы с непритязательностью спортсмена и охотника. Жюльетта ограждала его от тривиальности буржуазных семей, от мещанства и пошлости. И я с удивлением слушала вот такие странные подробности в их отношениях:

— Капитан был таким человеком, что я никогда ни в чем не могла ему отказать. Я делила с ним все, даже все его увлечения. А он очень любил молоденьких и хорошеньких! Мы часто плавали на пароходах, и вот бывало — долгий путь по морю, вокруг много дамочек, а поухаживать он любил. Бывало, танцует с какой-нибудь приглянувшейся красоткой, а ночью вдруг заявляет мне: пойду-ка я к ней в каюту, посмотрю, что она за женщина. И он уходил на ночное свидание и возвращался под утро. И если у него ничего не выходило, я вместе с ним сокрушалась. Ну как же это у нас такая неудача получилась? Ничего не вышло! И я старалась отвлечь его и утешить.

Вот такая была у Жюльетты любовь к этому человеку. Ей никогда и в голову не приходило ревновать, рыдать, скандалить. Она жалела не себя, а его. И преданность ему была целью в ее жизни. Так любят собаки своего хозяина.

Капитан мечтал о детях, но когда через год после женитьбы у них родилась дочь, Франсуаза, а через пять лет — сын Поль, то Жюльетта оказалась никудышной мамашей. Во время первой беременности Жюльетта ушиблась где-то на охоте и, чтоб избавиться от болей, потребовала от врача уколов морфия. Врач, видимо, был настолько безграмотным, что разрешил ей эти уколы, а рассчитывать на медицинский опыт самой Жюльетты не приходилось.

— Ведь все эти уколы морфия получал мой ребенок, — вспоминала Жюльетта, — вот потому у Франсуазы с детства была довольно странная психика. Она часто задумывалась, уходила в себя, всегда была где-то «по ту сторону». Можешь себе представить, что я с ее детства обращаюсь к ней на «вы»? А когда она выходила замуж, я предупреждала своего будущего зятя, Андрэ, типично французского, добропорядочного узкогляда: «Не женитесь на Франсуазе, вам с ней трудно будет. У нее же в голове какой-то русский туман!..» Нет! Не послушал меня, женился и вот уже двадцать лет мучается, хоть и любит ее безумно.

Жюльетта всегда с удивлением воспринимала все рассуждения и поступки своих детей. По существу, она мало знала их, поскольку сначала были няньки, а потом гувернантки. Дети росли сами по себе, а Жюльетта жила жизнью Капитана и постоянно твердила им: «Любите папу! Нет на свете человека лучше, чем ваш отец!» И они любили отца больше, чем мать, которую редко видели и почти не знали. Но почувствовала она это во всей остроте, когда стала старой. Однажды она сказала мне: «Вот! Что посеешь, то и пожнешь. Франсуаза все делает для меня, она внимательна, долг свой в отношении ко мне выполняет, но я никогда не чувствую в ней горячей дочерней привязанности. Как-то я спросила ее: „Франсуаза, почему не любите меня?“ И ты знаешь, что она мне ответила? Она сказала, что я всю жизнь ей твердила: любите папу больше, чем меня! И что я сама любила папу больше, чем их, своих детей. Как же теперь она может вернуть мне то, чего я ей никогда не отдавала? И она права по-своему. Она права!»

Я смотрю на мою подругу. В лице ее нет ни обиды, ни огорчения, в нем лишь суровая покорность, и только в глазах ее глубокая, скрытая тоска…

Однажды Жюльетта прислала мне свою фотографию, где она стоит на скале в горах. На ней курточка, брюки, сапоги на шипах. Обеими руками она растягивает крылья огромного орла, подстреленного ею. Могучие крылья на светлой подпушке развернулись так, что закрыли Жюльетту, только и видна ее стриженая голова со смеющимся лицом и озорными глазами. Рядом к скале прислонено ружье. Вот в этом снимке вся сущность моей Жюльетты.

Мать Жюльетты, Жанна Евгеньевна, открыла в Париже небольшую парфюмерную фабрику под названием «Флорель». Ей повезло, фирма имела большой успех, и, как ни странно, этим она была обязана своему зятю — Капитану Кюниссе. Так внук президента Карно, однажды заинтересовавшись сложной техникой работы с эфирными маслами и запахами цветов, с химическими и натуральными эссенциями, сам попробовал составлять смеси и неожиданно набрел на удивительное сочетание, послужившее созданию знаменитых в Париже духов «Фрюи вэр», что по-русски значит «Зеленый плод».

С этого момента Капитана невозможно было оторвать от экспериментов. У него оказался редкий дар угадывать сочетания. И вот этот охотник, бродяга, если его не тянуло в горы или лесные дебри, кропотливо, с огромным терпением смешивая капельки драгоценных эссенций, искал неповторимых сочетаний и изысканных запахов. Все эти наблюдения надо было записывать рецептами в специальные тяжелые книги.

— Вот тут-то я ему и пригодилась, — рассказывала мне Жюльетта. — Я научилась мыть стеклянную посуду в лаборатории как никто! Ведь работать в парфюмерном деле можно только с идеально промытыми пробирками, колбами, ретортами. Ну, словом, я это делала безукоризненно и очень любила это, потому что можно было целый день проводить рядом с моим Капитаном. Но все же без охоты, без природы мы не могли жить. А мне страстно хотелось повезти его на Кавказ. Я просто изнывала в Париже в тоске по родине, а в Россию попасть тогда было трудно. Но однажды я потащила Капитана в советское посольство, познакомила его с консулом, и нам разрешили поехать на охоту на Кавказ. Ты представляешь себе, как эти сотрудники посольства были удивлены и даже заинтересованы двумя чудаками, которые просятся на Кавказ стрелять в горных козлов. Нам дали разрешение, визы, и мы, погрузившись на пароход в Марселе, поплыли в Сухум, а оттуда — в горы с местными проводниками-охотниками. И так было несколько раз. Иногда мы заезжали в Москву, бывали у друзей, у Петра Петровича. Он очень хорошо относился к Капитану, а Капитан просто боготворил его за мой портрет, он видел в нем свою молодость и постоянно любовался им в Пуйи.