— Спасибо, синьор Форбучини. Кстати, не сможете ли вы достать нам ракетницу и несколько ракет? Туго приходится при ночных налетах, нет удобной сигнализации.

Альдо поворачивается к молчаливому своему соседу и что-то говорит ему по-итальянски.

— Си, си, — одобряет тот, собрав наперстком тонкие, бледные губы.

Спокойный и немногоречивый спутник адвоката — тот самый отец Паоло Марчеллини, слава о бесстрашных подвигах которого гремит по всей округе. Сначала он убивал немецких офицеров прямо на улицах Рима, а когда гитлеровцы напали на его след, ушел к крестьянам, за город, и собрал небольшой отряд.

Сейчас отец Паоло увязался с Альдо, чтобы повидаться с русскими и договориться об устройстве совместного грандиозного «фейерверка». Несмотря на кажущиеся спокойствие и неторопливость, человек он был энергичный, настойчивый. Многие годы находился при Ватикане и, возможно, лелеял в душе честолюбивые замыслы о продвижении вверх по лестнице церковной иерархии. Может быть, впереди ему грезилась и пурпурная кардинальская мантия. Но над всеми этими помыслами взяла верх ненависть к чужеземным захватчикам — благочестивый католик стал беспощадным мстителем.

— Немцы прямо не говорят, но по некоторым намекам следует предполагать, что днями готовится большая карательная экспедиция. Поэтому, синьор Леонидо, вы не поддавайтесь уговорам дона Паоло и пока что сидите тихонько, — говорит Альдо, сорвав очередную виноградину. — Продовольствием я вас обеспечу. Пароль: «Везувий».

Считая, что разговор закончен, адвокат поднимается. Встает и Леонид.

— Наоборот. Именно теперь мы и должны дать бой врагу. Кровь за кровь!

— Карл Вольф объявил награду в триста тысяч лир за голову каждого русского партизана.

— А я за голову Карла Вольфа медной бы полушки не дал!

Тем временем отец Паоло встал между Леонидом и адвокатом и, поглядывая то на того, то на другого, с жаром о чем-то заговорил.

— Что он сказал?

— Спрашивает, когда вы вместе с ним пойдете на диверсию.

Леонид усмехается:

— Видите, синьор Альдо, не только русским, но и итальянцам не сидится без дела. Я никогда не думал, что священники могут быть такими бесстрашными воинами. Свяжемся с Таращенкой, с Россо Руссо и вместе, в один и тот же день, грохнем, чтоб земля затряслась, как при извержении Везувия!

Альдо перевел его слова. Дон Паоло сморщил тонкие губы и тоже усмехнулся. Потом заговорил нараспев, словно читая псалом:

— Гнев богов медлителен, но страшен.

— Истинно, страшным будет возмездие. Фашизм погибнет под огненной лавой, как некогда погибли Помпеи, — сказал адвокат.

— А вы неплохо говорите по-русски, — похвалил Леонид, провожая Альдо и отца Паоло мимо дозорных.

— О да! Я усердно изучал в свое время юриспруденцию многих стран. Увлекался искусством ваших адвокатов и ораторов.

— А теперь, значит, искусство войны изучаете? — сказал Леонид, пожимая холеную руку интеллигента-книгочия.

— Нет! Этим уж вы занимайтесь. Моя задача — снабжение продовольствием и разведка. — Мягкая, ласковая улыбка обращает лицо синьора Форбучини в геометрически правильный круг.

А отец Паоло между тем задирает полу плаща, вытаскивает из заднего кармана немецкий пистолет и, нацелившись в какую-то неведомую точку, делает вид, что нажимает курок.

— Пара-беллум! Что значит: будь готов к войне. И впрямь, немцы весь свой век готовятся к войне, а мы всю жизнь думаем о том свете, мечтаем попасть в рай. От этих немецких пистолетов, носящих звучное латинское название, погибло немало потомков древних латинян. Впредь и нам, итальянцам, полагается быть поумнее.

— О да! Войны приносят не только разруху и смерть, но и научают уму-разуму целые народы, — с пафосом восклицает адвокат.

— Завтра наш связной принесет вам ракетницу и ракеты, — говорит отец Паоло. — А пока примите в подарок этот парабеллум.

— Спасибо.

— Пароль: «Не дразните спящую собаку!»

Леонид улыбается.

— Почему такой забавный пароль?

— Это изречение папы Пия Двенадцатого. Так он сказал, когда услышал, что его отцы-священники в союзе с партизанами дубасят гитлеровцев.

— Лукавый и опасный человек он, папа Пий Двенадцатый, — говорит Альдо, и его красивое, доброе лицо вдруг становится мрачным. — В бога я верю, но слугам божьим, заступающимся за фашистов, доверять не могу.

— О божьи рабы, — говорит отец Паоло, сложив руки на груди и глядя на собеседников сквозь опущенные ресницы. — Я уж вам не в первый раз объясняю, что разумному человеку положено уметь из яда делать лекарство. В покоях Ватикана немало гапистов обрели себе надежное убежище. А падре Ерофео… — Отец Паоло выпятил губы и с постным, словно на проповеди, выражением лица пояснил: — Падре Ерофео ловко доит казну Ватикана, чтобы накормить и одеть русских партизан…

— Так вы знаете отца Ерофео?

— О-о… Хе-хе-хе… Ангел, сатана, легенда!.. Мы с ним когда-то вместе учились. Он в «Руссикуме», а я в «Латиникуме»… Еще в те времена страсть как выпить любил, все приговаривал, что, не будь он священником, заделался бы трактирщиком. Чтоб вино всегда под рукою иметь. Ладно. До скорой встречи!

Леонид смотрит им вслед.

Еще полгода не прошло, как «эшелон смерти» привез их на Апеннинский полуостров, а уж со сколькими итальянцами успели подружиться советские люди под его голубым небом… Непоседливый и живой, словно ртуть, Орландо Орланди. Старый солдат Альфредо Грасси, сдержанный, молчаливый, но постоянный в дружбе, упорный в ненависти. Капо Пополо — воплощение лучших человеческих черт: мужества, скромности, ума и доброты. С ним всегда чувствуешь себя легко и свободно, когда надо — серьезен, когда можно — весел и даже беспечен. Добродушный сластена Москателли, без чьей помощи едва ли бы они так просто вырвались из тюрьмы. Вся светлая и ласковая, словно сотканная из солнечных лучей Джулия и цыганенок Марио. Даже помещик, синьор Фонци, так радушно встретил их, русских, и не пожалел для партизан жирных барашков из своего стада.

И теперь вот они: поглядывающий из-под смиренно опущенных ресниц «благочестивый» отец Паоло и адвокат Форбучини, который не побоялся на склоне лет стать обвинителем иноземных и своих фашистов, хотя ему самому жилось при них отнюдь не худо…

Муссолини нарядил своих молодчиков в черные рубахи и тщился вычернить сердце всего народа. Но из его стараний ничего не вышло. История уготовила ему судьбу скорпиона, попавшего в ловушку и в приступе ярости гибнущего от собственного яда. «Республика Сало» оказалась лишь некоторой отсрочкой приговора. Если от фашизма Италию не избавят союзники, итальянский народ сам освободит себя. Леонид теперь твердо убежден в этом, как убежден в том, что завтра взойдет солнце.

А от дерева к дереву протянулась паутина. На ней расселись еле видимые глазом жемчужные капельки. Тишина. Не шелохнется лист, кое-где уцелевший на виноградной лозе. Только щекочет ноздри винный запах, словно бы идущий из самой земли, да изредка прощебечут, протенькают, перекликаясь друг с другом, неведомые пичужки. Тишь и безветрие нагоняют дрему. Точь-в-точь как наше бабье лето…

Гряда невысоких холмов вулканического, должно быть, происхождения. На их пологих склонах раскинулась Палестрина. Справа, слева, сзади и спереди — всюду, куда достигает взор, хутора из трех-четырех строений или отдельные усадьбы. Обычная картина, какая бывает на подступах к большим городам. Нелегко будет вести бой в такой обстановке. Недаром же итальянцы избрали тактику мелких отрядов. Отряды у них состоят из сорока-пятидесяти бойцов, которые разделяются на группы, а группы, в свою очередь, на звенья человек по пять, по шесть.

Высоко в бескрайнем голубом своде раздается гуденье. Судя по звуку, самолет не должен быть немецким. Наверно, разведчик союзников. Он каждый день пролетает над Палестриной. Эх, что бы стоило сбросить с этого самолета пару ящиков с боеприпасами…

Связались с Таращенкой, договорились с Россо Руссо, где и когда нанести удар, и — чуть было все прахом не пошло.