Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Стремительно вбежал Антон. То ли услышал родную столицу, то ли был встревожен тем, что так долго нет командира. Леонид обернулся и вопросительно взглянул на Таращенку. Поняв, что все в порядке, Леонид подумал, как странно, должно быть, выглядят они, два оборванца, в мягком полусвете роскошного зала…

— Москва?

— Москва!..

Антон переставлял ноги опасливо, будто новорожденный теленок, боясь поскользнуться на каждом шагу.

— Где идут бои? Какие города освобождены?

— Сейчас узнаем. Сталин теперь маршал.

— Маршал?! Ого!

Умолкли позывные. Диктор тем же торжественно-взволнованным голосом повторил:

«…Приказ Верховного главнокомандующего…»

— Киев! Киев!! — ликовал Антон, крепко обнимая Леонида.

Должно быть, пока Леонид возился с радиоприемником, Софи пошла доложить хозяину о том, что у них гость. Как раз в эту торжественную минуту на лестнице, устланной красным ковром, показался хозяин. Он был в черном костюме, белой сорочке и при галстуке. За ним шла Софи с серебряным подносом, на котором стояли хрустальные бокалы и бутылка вина.

Увидев Фонци, Леонид поднялся и, учтиво поклонившись, сказал по-итальянски:

— Добрый вечер, синьор.

— Добрый вечер, синьоры. — Фонци подождал, пока горничная поставит поднос на стол, и спросил: — Партизаны?

— Да. Русские. Сегодня наши войска освободили Киев. Большой для всех нас праздник.

— Да, да, праздник! — Фонци предложил им сесть и наполнил бокалы вином. — Браво, браво! Гитлер капут!

— Капут, капут! И Гитлер капут, и Муссолини капут! — Антон опрокинул содержимое бокала в глотку, зажмурился от удовольствия.

Фонци улыбнулся:

— «Лакрими Кристи».

— Иди, Антон, пошли сюда Сережу, пусть и он Москву послушает. А сам останься на его месте — у ворот.

С приходом Логунова разговор пошел более свободно. Фонци рассказал о своих горестях. Проклинал Гитлера, по вине которого погиб его любимый брат и теперь вот он остался один как перст. Помещик осушил платком навернувшиеся слезы.

Момент был самый подходящий.

— Сережа, — сказал Леонид, — растолкуй ему, какие у нас затруднения, не согласится ли он помочь с продовольствием.

Помещик внимательно выслушал Сережу и замотал головой:

— Да, да. Хлеб, сыр, мясо?..

— Курева, соли, спичек, мыла… — дополнил список Сережа.

— А сколько вас человек?

Леонид на мгновение задумался, правду ли ему сказать или?..

— Около сотни.

— О, целая армия!..

Леонид не понял, то ли хозяин усадьбы восхищен, то ли его ужаснула перспектива кормить такую ораву.

— Чего он, Сережа? Не согласен, что ли?

И Сережа был удивлен, услышав чуть ли не вдвое увеличенную цифру. Но он и бровью не повел — командиру, дескать, виднее.

— Нет, ничего такого не говорит.

Леонид приложил руку к сердцу и поблагодарил.

Синьор Фонци кликнул Софи, приказал принести новую бутылку вина. После двух-трех бокалов он совсем подобрел, еще раз поздравил гостей с великой победой на Восточном фронте. Потом обратился к Сереже:

— По эту сторону ущелья пасутся мои стада. Каждый день будете брать по барану. Пастухов я предупрежу.

Леонид крепко пожал ему руку.

— Спасибо. Надеемся, что немцы ничего не узнают о нашем разговоре, — сказал он, пытливо посмотрев в глаза Фонци.

— Нет, нет, — ответил синьор Фонци. — И пастухи, и люди в усадьбе — народ надежный. Гитлер — скорпион, все фашисты варвары. — Он опять вспомнил о своем погибшем брате.

Леонид еще раз протянул ему руку:

— Значит, друзья?

— Да, да! — Фонци с восхищением посмотрел на могучего русского гостя. — Богатырь!..

* * *

Кто из них когда-нибудь думал, что двадцать шестую годовщину Октября они встретят в гроте около Рима и что праздник получится таким торжественным, принесет столько радости!.. При слове Киев брызнули слезы из глаз даже у тех удальцов, которые не плакали ни разу со времен далеких младенческих лет.

— Киев! Киев!.. Это же… это же… — Украинец Остапченко так и не нашел, как выразить свои чувства, бросился обнимать и целовать друзей. Потом налил полную кружку «фраскати». — Товарищи! За родной наш Киев — ура!

Чтобы отпраздновать годовщину Октября вместе с советскими людьми, в ущелье к партизанам пришли Капо Пополо, Москателли, Джулия с Дуэлией, Марио и еще несколько итальянцев из города и усадьбы. Попозже подоспел и Грасси. Шепнул Леониду, что удалось передать Россо Руссо записку с указанием, где их найти.

На бойцах свежевыстиранные, еще пахнущие мылом и ветром рубахи, на каменном столе вино и разная снедь, в сердце ликование — победа не за горами, и они тоже солдаты в этой великой битве…

Москателли, как всегда, весел, разговорчив, да и бойцы так и липнут к нему, не видались-то почти месяц, есть о чем порассказать друг другу. Оказалось, отсутствовал он так долго потому, что ездил по поручению партии в окрестные деревни.

— Знаете, — говорит он, — кто командует тамошним отрядом? Ей-ей, никогда не догадаетесь! Поп! Да, да, дон Паоло Марчеллини. Сам в черной сутане, в одной руке священное писание, а как услышит слово «фашист», ругается почище нас, грешных. В тот день, когда скинули Муссолини, он произнес на площади Святого Петра речь, в которой открыто призывал выступить против немцев. Папа, узнав об этом, объявил его сумасшедшим. Как бы не так! Отец Паоло умница и отважный, как лев.

— А вам, синьор Москателли, случалось видеть папу? — полюбопытствовал Сережа Логунов.

— Как-то один раз на площади Святого Петра слышал, как он с балкона зачитал обращение к верующим.

— Когда? Расскажите, пожалуйста.

— Нашел, о чем сегодня толковать!.. Товарищи, синьоры, синьориты, наполняйте чаши вином, сейчас подадим на стол праздничный шашык!

Оказалось, что приготовить «шашлык по-итальянски» дело не очень-то хлопотливое. Освежевали внизу у ручья овечку, которую пригнал Марио, отрубили два задних окорока, посолили, поперчили и сунули в горячую золу. Сверху прикрыли обуглившимся хворостом.

Посмотрел Никита, как кухарничает Москателли, захохотал:

— У нас так, в золе, картошку пекут!..

Немного спустя в нос ударил соблазнительный запах жаркого из свежей, сочной баранины, и вот минут через тридцать — сорок Москателли с торжественным видом предложил участникам праздничного пиршества наполнить бокалы и с помощью пастухов вытащил из-под груды тлеющих углей два аппетитных, лоснящихся темно-золотистым жирком окорока.

— Ну как, вкусно? — спросил он, дружески похлопывая по плечу Никиту.

Тот зубами впился в поджаристую, хрустящую корочку и блаженно облизнулся, добравшись до душистого, нежного мяса. Скосил цыганский глаз на Москателли и, продолжая жевать, хмыкнул:

— Язык проглотишь!

— А ты говоришь: картошка! — поддел его Шалва Дидиашвили.

— Не хулите, братцы, родную картошку, — сказал Ильгужа. — Бывало, испечешь на костре…

— Брось, Ильгужа, таким блюдом и в раю, наверно, не потчуют. Браво, товарищ Москателли!

— Правильно, правильно! Едал, бывало, грузинские шашлыки, но по сравнению с этим не то!

— Может, и едал, да на сытое брюхо! — вступился Шалва за кавказскую кухню. — И грузинский шашлык хорош по-своему, и итальянский имеет свои достоинства.

— Нет, не говори, кацо! Попаду домой — мясо только так буду готовить.

Вкусно, но маловато. А все же полакомились. Запили ароматным, вяжущим во рту вином. Коряков вышел из-за стола:

— Хорошо с вами, но пора на дозор, ребят сменить надо. Пошли, Никита.

С ними ушли еще четверо бойцов.

— Ну-ка, Шалва, затяни «Цицинателу».

— Кацо, знаешь сам, какой у меня голос. Муртазина попросите спеть да на курае сыграть.

— И до него очередь дойдет. Вся ночь наша.

— Кацо, только уговор — не смеяться.

Дидиашвили прополоскал горло вином и гортанным голосом затянул «Цицинателу».

К поющим пересели Петр, Дуэлия и Джулия, которая тихонько бренчала на гитаре, стараясь подобрать аккомпанемент к незнакомым и таким разнообразным, не похожим одна на другую мелодиям.

67
{"b":"210135","o":1}