Никакого расследования обстоятельств смерти Бута на месте не было произведено, хотя это легко было сделать. Тайна, которой были окружены похороны Бута, дала пищу слухам, что был убит и похоронен не актер, а совсем другой человек. Это очень серьезная цепь косвенных улик, но и они могут получить различное истолкование. Все эти действия могли быть следствием неразберихи, поспешности, соперничества лиц, руководивших поимкой Бута, каждый из которых желал получить обещанную награду и держал в тайне добытые сведения, если не прямо вводил в заблуждение других участников погони. Секретность похорон легко объяснить желанием воспрепятствовать тому, чтобы могила Бута стала местом паломничества для конфедератов и их единомышленников на Севере. И традиционалист Л. С. Брайян, и О. Эйзеншимл согласны в том, что Буту не удалось бежать.

Считают за доказательство то, что Стентон принял известие о поимке Бута, еще не зная, что актера не захватили живым. Он закрыл лицо руками и некоторое время сохранял молчание — разве это не свидетельство страха или по крайней мере сильного волнения, тем более у обычно умевшего скрывать свои чувства министра? Однако чем было вызвано это волнение? Обязательно ли чувством страха? И наконец мы о самой этой сцене знаем только со слов Л. Бейкера, точнее, из его книги «История секретной службы Соединенных Штатов», которая была написана, уже когда полковник насмерть рассорился с военным министром. К тому же Л. Бейкер всегда был готов пожертвовать истиной хотя бы только для включения в свою книгу столь драматического эффекта, к которым он вообще питал слабость. А ведь у бывшего шефа контрразведки явно могли быть и другие, куда более веские мотивы, чтобы присочинить весь этот эпизод.

Вопрос об исчезнувших страницах дневника Бута также допускает двоякое решение. Возможно, их уничтожил Стентон, если они действительно содержали компрометирующий его материал. Но столь же вероятно, что их вырвал сам Бут, посылая, как это доказано, Геролда с записками к различным лицам, у которых надеялся найти убежище и помощь. Лейтенант Бейкер уверял, что отыскал один из пропавших листов во время поездки в Виргинию. Правда, остается загадочным факт, что о дневнике не упоминалось во время суда над заговорщиками. Но допустимо предположить, что это было сделано потому лишь, что дневник не содержал ничего, способного пролить дополнительный свет на роль, сыгранную подсудимыми в заговоре.

Стентона обвиняют в том, что он, никогда не грешивший излишним милосердием, не добился осуждения полицейского Паркера. Но у военного министра могли быть для этого различные мотивы, например нежелание сосредоточивать внимание общественности на столь очевидном промахе подчиненной ему службы безопасности, как прикомандирование пьяницы для охраны президента.

Стентон по какой-то неясной причине явно уклонялся от того, чтобы добиться ареста за границей Джона Саррета. Вполне допустимо, что из страха перед разоблачениями, которые мог сделать этот заговорщик. Но фактом остается то, что он их так и не сделал, несмотря на все старания противников Джонсона и его военного министра. Саррет продолжал молчать на протяжении всей своей долгой жизни, когда ему уже, конечно, нечего было опасаться мести со стороны кого-либо из оставшихся в тени заговорщиков. Если бы Стентон действительно так боялся показаний Саррета, он, скорее, попытался бы отделаться от неудобного свидетеля, а не позволять ему оставаться на свободе за границей, где его все же могли арестовать, а то и просто заговорщик мог рассказать обо всем иностранным журналистам. Можно найти и помимо страха перед разоблачениями Саррета мотивы, которые определяли позицию Стентона. У него были основания опасаться, что на процессе Саррета вскроются подлоги, к которым прибегли во время процесса над заговорщиками, или что снова всплывет недостаточность улик против матери Джона Саррета, которую враги правительства уже поспешили объявить невинной жертвой «юридического убийства».

Аналогично обстоят дела и с доводом, что Стентон не преследовал ряд лиц, оказавших Буту не меньшие услуги, чем некоторые из преданных суду заговорщиков. Еще Эйзеншимл, как мы помним, обращал внимание на то, что, поскольку эти лица явно не знали секретов Бута, они не представляли интереса для министра. Но столь же вероятно и другое предположение — Стентону явно не хотелось привлекать внимание к десяти дням, которые прошли с той минуты, когда Бут покинул дом доктора Мадда, до момента, когда актера захватили на ферме Гаррета. Об этом действительно почти ничего не говорили на процессе заговорщиков. Ведь рассказ о многочисленных ошибках, совершенных преследователями, совершенно разрушил бы картину хорошо налаженной машины, работающей с четкостью часового механизма, какой хотел изобразить Стентон военное министерство, чтобы выгодно представить свою роль в розысках убийцы президента. Что же касается двух лиц, очень близких к заговорщикам, — их сообщника, трактирщика Ллойда, и Вейхмана, то против них не было возбуждено дело по очевидной причине — оба они согласились и стали наиболее важными свидетелями обвинения на процессе. Попытки же фабриковать с помощью лжесвидетелей доказательства на процессе могли означать, что просто у Стентона не было на руках подлинных доказательств участия Д. Девиса и других лидеров Юга в заговоре, а не их непричастность к нему.

Одним из камней преткновения для сторонников концепции Эйзеншимла было необъяснимое, с их точки зрения, поведение обвиняемых на суде, где они послушно играли роли, отведенные им властями, и не пытались раскрыть «заговор Стентона», хотя молчание обрекало их на смерть. Эйзеншимл, пытаясь подыскать все же объяснение, в частности, молчания Мэри Саррет, писал: «Что же следует, если суммировать имеющиеся свидетельства? Миссис Саррет обещали помилование и обманывали до последнего момента. Ее казнь последовала в течение одного дня после вынесения приговора; ей не дали возможности публично заявить о своей невиновности. Сопровождавшего ее священника предостерегли, чтобы он не поднимал шума; ее адвокатам не разрешали разговаривать с ней наедине. Главный из них отказался от ведения дела и был за это вознагражден политически, двое других адвокатов, которые могли как-то проговориться, получили посты на государственной службе. Дальнейшие исторические исследования должны решить, были ли эти факты чем-то большим, чем рядом странных совпадений». Трое адвокатов, о которых говорилось выше, — это сенатор от Мэриленда Риверди Джонсон, весной 1868 года он был назначен своим однофамильцем президентом Э. Джонсоном на пост посла в Великобритании, одну из самых привлекательных тогда должностей. Другой, Д. Клемпит, в августе 1867 года получил выгодную федеральную должность в одном из штатов Юга, а третий адвокат, Ф. Эйкен, в мае был принят по предложению президента в министерство финансов. Назначения эти не прошли незамеченными современниками. «Оба адвоката миссис Саррет находятся ныне на государственной службе», — писала 15 августа 1867 года газета «Нью-Йорк таймс», сообщая о назначениях Клемпита и Эйкена.

Надо, однако, напомнить, что, помимо Мэри Саррет, остальные сообщники Бута допрашивались как военными, так и гражданскими властями, имели свидания с избранными адвокатами, с родственниками, священниками, исповедовавшими их накануне казни, так что возможностей сделать разоблачения было достаточно. Мэри Саррет по пути на эшафот громко заявляла о своей невиновности, но тоже не попыталась раскрыть какие-то тайны, которые затрагивали бы людей, осудивших ее на смерть. Позднее четверо осужденных имели возможность разговаривать со стражниками и другими заключенными. Трое из этой четверки были амнистированы и вернулись к себе домой. Спейнджлер умер через полтора года, но Мадд дожил до 1883 года, Арнолд — до 1906 года. Они имели полную возможность рассказать все известное о «тайнах» заговора, однако ничего не сообщили.

Наконец последний довод — письмо Бута вице-президенту Джонсону. Сторонники Эйзеншимла готовы видеть в этом макиавеллистический ход Стентона — убийство Линкольна и Сьюарда наряду с компрометацией Джонсона открыли бы ему дорогу к власти. Однако возможно и предположить попытку самого Бута с помощью этого хода вызвать дополнительное смятение в правительственных кругах, тем более что актер не очень верил в успех планировавшегося покушения Этцеродта на Джонсона. И еще одно — записка могла свидетельствовать о связях Джонсона с Бутом, к которым не обязательно должен был иметь какое-либо отношение Стентон.