Сначала при Неаполитанском дворе Эмму приняли, поскольку было особенно нужно поддерживать добрые отношения с английским послом. Но прошло немного времени, и Эмма Гамильтон сумела сделать себя необходимой, что сразу же было оценено в английском Форин офис.
Эмма мобилизовала все свои актерские способности, чтобы понравиться королеве Марии-Каролине, и это ей удалось в полной мере. По-видимому, немалую роль здесь сыграло и умение тонко льстить. Леди Гамильтон не могла отделаться от слащаво-восторженного тона в отношении королевы даже в сугубо деловых бумагах, которые она потом посылала в Лондон и в которых этот тон мог быть уместным, только если существовала опасность перехвата дипломатической почты иностранными разведчиками. Вскоре леди Эмма уже пела дуэты с Фердинандом и обедала за одним столом с членами королевской семьи. Эмма добилась роли наперсницы надменной королевы не только с помощью своих артистических талантов. Она умела раньше всех сообщать ей, иногда с видом полной беспечности или неопытности, немаловажные дипломатические секреты. Марии-Каролине было, разумеется, не обязательно знать, что такая «неосторожность» была заранее одобрена в Лондоне. Эмма как раз в это время писала английскому министру иностранных дел Гренвиллю: «Сообщите мне какие-либо новости как частного, так и политического порядка. Помимо моей воли я вследствие своего положения здесь оказалась втянутой в политику и хотела бы получить новости для нашей горячо любимой королевы, которую я обожаю» (далее шел целый абзац, повествующий о талантах и добродетелях Марии-Каролины и том безграничном восхищении, которые они вызывают у леди Гамильтон). Гренвиллю не стоило скупиться на новости — шел 1792 год, назревала война с революционной Францией, и Неаполь мог оказаться небесполезным орудием английской политики.
Разумеется, французские события вызвали у Марии-Каролины ярость, смешанную со страхом и сознанием собственного бессилия. Правда, непосредственной опасности изнутри ждать не приходилось: влияние французских идей не распространялось за пределы узкого круга интеллигенции и либерального дворянства. Тем с большей жестокостью двор обрушился на местных якобинцев.
Постепенно Неаполь оказался втянутым и в войну против Франции. Первые наполеоновские победы в Италии насмерть перепугали Фердинанда. Однако в это время в планы Наполеона, сосредоточившего все силы против Австрии, не входило завоевание Неаполя. Грозу временно пронесло. Наполеон отправился в далекий Египет, а победа при Абукире сделала англичан хозяевами Средиземного моря. Немудрено, что победителя лорда Нельсона встречали в Неаполе с триумфом. Еще ранее познакомившийся с Эммой, прославленный адмирал на этот раз целиком попался в искусно расставленные сети. Однако, находясь во многом под влиянием своей возлюбленной, Нельсон в то же время через посредство Эммы оказывал прямое воздействие на умонастроение и планы Марии-Каролины. А цель, которую ставил Нельсон, — не допустить никакого компромиссного соглашения между Неаполем и Францией, втянуть Королевство обеих Сицилий в новую антифранцузскую коалицию. Это ему удалось без особого труда — симпатии королевы Марии-Каролины целиком принадлежали воинственной политике, а не тем уклончивым маневрам, которые рекомендовали Фердинанду и пытались проводить более осторожные министры.
Неаполитанская армия — во главе ее был поставлен австрийский генерал Мак, тот самый, который через несколько лет после этого был разгромлен Наполеоном и капитулировал в Ульме, — двинулась в поход и первоначально вытеснила численно уступавшие ей французские войска из Рима. Однако французский командующий Шампионне быстро сосредоточил свои силы и нанес неаполитанцам одно за другим ряд тяжелых поражений. Кое-как сколоченная неаполитанская армия фактически распалась.
Французские войска форсированным маршем и не встречая особого сопротивления двинулись к Неаполю. Во дворце царила паника, и 21 декабря королевская семья поспешно отплыла на Сицилию на английском корабле «Вэнгард», прихватив с собой драгоценности, любимых собак Фердинанда, некоторых избранных придворных, а также послов держав, находившихся в войне с Францией. По дороге разразился шторм, по мнению Нельсона, самый сильный из испытанных им на море, пассажиры готовились к смерти. Сэр Уильям Гамильтон ходил с двумя пистолетами, решив не глотать соленой воды при кораблекрушении, а сразу пустить себе пулю в лоб. А австрийский посол князь Эстергази даже выбросил за борт украшенную алмазами табакерку, на которой была нарисована в вольной позе его любовница, ибо, как невозмутимо доносил Нельсон в Лондон, «считал крайне неблагочестивым держать при себе столь мирскую вещь, находясь на пороге вечности». Однако все обошлось. В Палермо Фердинанд занялся, как обычно, своими собаками и охотой на вальдшнепов, а Мария-Каролина целиком отдалась ярости против французов и неаполитанских республиканцев.
Адмирал Нельсон
Придя в себя после пережитых волнений, королева и ее английские советники сделали вывод, что далеко еще не все потеряно. Правда, лаццарони, с таким неистовством еще недавно грабившие и убивавшие всех заподозренных в симпатиях к французам, теперь восторженными криками встретили вступившего в Неаполь Шампионне и его пышную свиту (и использовали время безвластия для того, чтобы основательно разграбить королевский дворец). Однако за пределами Неаполя французы почти не имели опоры, и их небольшая армия, легко одолевшая войска Мака, не могла справиться с начавшимися почти стихийно партизанскими выступлениями против завоевателей. К тому же Шампионне был вскоре сменен генералом Макдональдом, больше думавшим не о насаждении республиканских принципов, а о реквизициях, чтобы удовлетворить требования Директории, да и самому разбогатеть на войне.
В этих условиях Мария-Каролина — с прямого благословения ее неизменной приятельницы леди Гамильтон — выразила готовность оказать содействие предприятию, предложенному кардиналом Руффо. Решительный прелат, напоминавший чем-то кондотьеров Возрождения, взялся поднять бунт против французов и республиканцев в своей родной Калабрии, превратить ее во вторую Вандею и повести навербованную и фанатичную массу невежественных крестьян против французских и неаполитанских «безбожников». План удался на славу. Действия Руффо сопровождались страшными зверствами, которые творили толпы, стекавшиеся в ряды «армии святой веры», над захваченными в плен республиканцами. Вскоре обстановка на других театрах войны побудила Директорию отозвать армию из Южной Италии. По настоянию Эммы Гамильтон, Нельсон, вернувшийся с флотом в Неаполь, объявил недействительными условия капитуляции, которую заключил кардинал Руффо с республиканцами. Началась полоса белого террора, который превосходил все виденное доселе. Людей пытали, подвергали мучительной казни по одному подозрению в республиканизме. Среди этой оргии убийств и истязаний королевская чета вернулась в Неаполь. Даже кардинал Руффо был обескуражен кровавым разгулом, осуществлявшимся по решению спешно созданного трибунала «Государственной хунты» или вовсе без всяких судебных формальностей. Он твердо решил отказаться от дальнейших военных планов, заявив, что «некоторые глупости делают лишь раз в жизни». Были довольны лишь королева и ее английские друзья, стремившиеся превратить Неаполь в антифранцузский бастион на юге Европы. Все эти расправы помогли Бурбонам сохранить престол еще несколько лет.
После прихода к власти Наполеон первое время предпочитал делать вид, что верит в желание Фердинанда поддерживать мирные отношения с Францией. Вся остальная Италия была занята французской армией, и даже в пределы самого Неаполитанского королевства были введены наполеоновские войска. Французский посол в Неаполе, бывший депутат Конвента Алкье создал свою сеть осведомителей, наблюдавших за интригами двора. Наполеоновская разведка прилагала особые усилия, чтобы перехватывать всю корреспонденцию между королевой и неаполитанским послом в Париже Галло. Тот знал, что их переписка попадает в руки французов, и просил королеву быть осторожной в выражениях. Однако Мария-Каролина не всегда могла сдержать себя, когда начинала поносить последними словами «корсиканского авантюриста». Французы сумели наладить регулярный перехват корреспонденции Марии-Каролины с другими иностранными державами, особенно с Австрией, на которую неаполитанская королева возлагала свои надежды.
