Лираэль в отчаянии попыталась открыть глаза и разглядеть, что именно происходит со знаками, но жаркое свечение ослепляло. Девушка постаралась встать, направить поток знаков в стену или в потолок. Но тело ее словно отъединилось от разума. Она по-прежнему ощущала все, что происходит, но ноги и руки отказывались подчиняться: так бывает, когда тщишься пробудиться ото сна.

А знаки лились и лились; и тут Лираэль уловила страшный, такой узнаваемый запах Свободной магии – его ни с чем не спутаешь! – и поняла: что-то пошло не так, совсем, совсем не так.

Девушка попыталась закричать, но не смогла издать ни звука: лишь новые знаки Хартии слетели с ее губ и канули в золотое сияние. Знаки срывались с кончиков пальцев, плясали перед глазами, искрились в слезах, – а слезы, падая, превращались в пар.

Все новые и новые знаки текли сквозь Лираэль, сквозь ее слезы и ее безмолвный крик. Они бурлили и роились, точно бесконечная стая ярких бабочек протискивалась в садовую калитку. Но по мере того как тысячи и тысячи знаков добавлялись к свечению, запах Свободной магии усиливался, а в самой середине золотого сияния вспыхнул, потрескивая, белый огонь, да такой яркий, что отблеск его пробивался даже сквозь сомкнутые веки и ранил слезящиеся глаза.

Застыв в потоке магии Хартии, Лираэль чувствовала себя совершенно беспомощной, а белый огонь разгорался все ярче, затмевая густое золотое свечение кружащихся знаков. Девушка знала: это конец. То, что она натворила сейчас, хуже, куда хуже и куда серьезнее, чем освободить стилкена; настолько серьезно, что она вообще не понимает, что происходит. Сознавала она одно: теперь сквозь нее проходят знаки куда более древние и могущественные, чем все то, с чем она имела дело прежде. Даже если Свободная магия, вырастающая прямо перед нею, пощадит ее жизнь, знаки Хартии точно выжгут ее изнутри.

Вот только… никакой боли она не испытывала. Либо она в состоянии шока и уже умирает, либо… знаки не причиняют ей вреда. Любой из этих знаков тут же убил бы ее, если бы Лираэль сознательно попыталась им воспользоваться. Но сквозь нее прорвалось уже несколько сотен, а она все еще дышит… А дышит ли?

Испугавшись этой мысли, Лираэль сосредоточила жалкие остатки силы на вдохе – и тут неодолимый поток знаков внезапно иссяк. Девушка почувствовала, как ее связь с Хартией оборвалась – и последний знак перескочил в кипящую массу золотого и белого света, что некогда была проволочным каркасом собачки. Вдохнула она с такой силой, что не удержала равновесия и качнулась назад. В последний момент Лираэль ухватилась за край книжной полки, едва не опрокинув ее на себя. Но полка устояла – а девушка усидела на месте и приготовилась уже использовать заново наполненные воздухом легкие по назначению, то есть закричать что есть мочи.

Но крик замер на губах. Там, где в переливчатой круговерти огней сражались друг с другом Свободная магия и знаки Хартии, теперь образовалась сфера непроницаемой тьмы – на том самом месте, где некогда стояли стол и проволочный каркас собаки. Жуткий привкус Свободной магии тоже исчез, теперь, непонятно почему, запахло чем-то вроде влажной собачьей шерсти.

На черной поверхности сферы образовалась крохотная, с булавочную головку, звезда, и еще одна, и еще – и вот уже сфера не темна, а вся искрится звездами, точно ясное ночное небо. Лираэль завороженно разглядывала сонмы звезд, а те разгорались все ярче и ярче, пока девушка поневоле не сморгнула.

В это самое мгновение сфера исчезла – а на ее месте осталась сидеть собака. Не фантом щеночка – симпатичного пушистика, но здоровенная, Лираэль по пояс, черно-рыжая дворняга, на первый взгляд вполне настоящая, включая внушительные зубищи. С фантомом собака явно не имела ничего общего. На ее магическое происхождение намекал разве что массивный ошейник, в котором плавали знаки Хартии, девушке совершенно незнакомые.

Собака выглядела в точности как ожившая каменная статуэтка – только в натуральную величину. Лираэль окинула ее взглядом – а потом посмотрела вниз, на свои колени.

Статуэтка исчезла.

Девушка вновь вскинула голову. Да, дворняга по-прежнему здесь: почесывает ухо задней лапой, сосредоточенно прижмурившись. И – мокрая насквозь, словно только что выбралась из воды.

Но вот собака перестала чесаться, встала, отряхнулась, обдав Лираэль каскадом брызг; капли грязной воды разлетелись по всему кабинету. Подбежала к остолбеневшей девушке и лизнула ее в щеку языком, который со всей определенностью был настоящим, собачьим, а не какой-то там фантомной имитацией.

Не добившись никакого ответа, дворняга, ухмыльнувшись, сообщила:

– Я – Шкодливый Пес. Или, если уж быть совсем точными, Шкодливая Псина – я, вообще-то, сука. Ну что, гулять-то пойдем?

В тот день Лираэль и Шкодливая Псина отправились на свою первую совместную прогулку – первую в череде многих, – хотя Лираэль так и не вспомнила впоследствии ни куда они ходили, ни что она говорила, ни что отвечала собака. Девушка была словно оглушена, как в тот раз, когда ударилась головой, вот только сейчас голова не болела.

Впрочем, какая разница, если Шкодливая Псина так ничего ей и не объяснила. Позже Лираэль снова и снова принималась ее расспрашивать и всякий раз получала уклончивые, пусть и разные ответы. На вопросы самые важные: «Что ты такое? Откуда ты взялась?» – следовал целый набор откликов, начиная с: «Я – Шкодливая Псина» и «Откуда-то не отсюда»; а иногда – красноречивое: «Я – твоя собака» и «Это было твое заклинание – вот ты мне и скажи».

А еще Псина отказывалась отвечать на вопросы о своей природе – а может, просто не могла. Посмотришь со стороны – ну собака и собака, вот только говорящая. По крайней мере, так казалось поначалу.

В течение первых двух недель совместной жизни Псина спала в кабинете Лираэль, под новым столом; девушка стащила его из соседнего, пустующего, кабинета взамен старого. Она так и не узнала, что случилось с прежним: вместе с нежданным появлением Псины стол исчез бесследно, будто его и не было.

Питалась собака тем, что Лираэль потихоньку таскала для нее из трапезной или с кухонь. Лираэль выгуливала свою питомицу четырежды в день в самых заброшенных коридорах и помещениях, которые только удавалось отыскать, и всякий раз ужасно нервничала, хотя Псина каким-то непостижимым образом всегда успевала в последнюю секунду спрятаться от приближающихся Клэйр. Собака проявляла похвальную осмотрительность во всем: гадила только в темных неприметных уголках, хотя любила привлечь внимание Лираэль к этому обстоятельству, даже притом что хозяйка неизменно отказывалась обнюхать результаты.

Собственно говоря, если не считать ошейника со знаками Хартии и умения разговаривать, Шкодливая Псина и в самом деле сошла бы за крупную дворнягу странного происхождения.

Но это только на поверхностный взгляд! Однажды вечером Лираэль прокралась в свой кабинет после ужина и обнаружила, что Псина читает, устроившись на полу. Она лапой переворачивала страницы массивного серого фолианта, девушке незнакомого, и лапа эта словно удлинилась и обзавелась тремя очень подвижными и гибкими пальцами.

Собака оторвалась от книги и недоуменно воззрилась на застывшую в дверях хозяйку. А Лираэль тут же вспомнились слова из книги Найджи о том, что форма стилкена текуча и изменчива, и девушка словно наяву представила, как крючковатый коготь этой твари удлинился и истончился, чтобы протиснуться в ворота, отмеченные знаком полумесяца.

– Ты – порождение Свободной магии! – выпалила она, нашаривая в жилетном кармане заводную мышку и уже нащупывая губами свисток на лацкане. На сей раз она не повторит своей ошибки. Она сейчас же, немедленно позовет на помощь.

– Еще чего, скажешь тоже! – возмутилась Псина, так что уши встали торчком. Лапа ее между тем уменьшилась до нормальных размеров. – Никакое я не «порождение»! Я такая же часть Хартии, как и ты, пусть и наделенная особыми свойствами. Ты на мой ошейник посмотри! И конечно же, никакой я не стилкен или одна из нескольких сотен его разновидностей!