Хедж даже не потрудился проводить женщину взглядом; не шелохнулся и тогда, когда громадный камень с грохотом откатился в сторону – а ведь сдвинуть его было не под силу обыкновенному человеку, да и любому количеству обыкновенных людей, если на то пошло.

Когда женщина вернулась, Хедж стоял точно в центре кургана, глядя на юг. Хиши замерли подле, но даже не двинулись, когда их госпожа снова поднялась на вершину. Старик сидел на прежнем месте и что-то бормотал себе под нос. Однако Хедж не мог разобрать, произносил ли он заклинания или нес полную чушь. С этой магией он знаком не был, хотя ощущал в голосе старика силу холма.

– Я буду служить, – промолвила женщина.

Из речей ее исчезла вся надменность – но не могущество. Хедж видел: при каждом слове мышцы ее шеи сводит судорогой. Он улыбнулся и поднял руку:

– Есть камни Хартии – их установили слишком близко от холма. Ты их уничтожишь.

– Уничтожу, – склонила голову женщина.

– Ты была некроманткой, – продолжал Хедж. В минувшие годы Керригор созвал к себе всех некромантов королевства; они правили как мелкие князья под его властью. Большинство их погибло либо при низвержении Керригора, либо в последующие годы от руки Абхорсена. Кое-кто выжил; но эта женщина никогда не была прислужницей Керригора.

– Давным-давно, – подтвердила женщина.

Хедж чувствовал, как слабо мерцает в ней искра Жизни, погребенная глубоко под зачарованными мехами и бронзовой маской. Да, она стара, эта колдунья, очень, очень стара – а это не на пользу некроманту, которому то и дело приходится вступать в Смерть. Хладная река особенно жадна до тех, кто ускользал от ее хватки долее отпущенного срока.

– Ты вновь возьмешься за колокольцы, ведь для предстоящей работы тебе понадобится немало мертвых. – Хедж отстегнул свой собственный бандольер и с величайшей осторожностью, стараясь не звякнуть, протянул его женщине. У него оставался еще один набор из семи колокольцев, отнятый у более слабого некроманта среди всеобщей смуты, последовавшей за поражением Керригора. Вот, правда, забрать их будет непросто: бандольер находился в той основной части королевства, что давно уже перешла под власть короля и его королевы-Абхорсена. Но в ближайшее время колокольцы ему не понадобятся, да он и не сможет взять их с собою туда, куда намерен отправиться.

Женщина приняла бандольер, но надевать его не стала. Вместо этого она вытянула правую руку ладонью вверх. На ладони сверкнула крохотная искорка, кусочек металла, светящийся собственным ярко-белым пламенем. Хедж в свою очередь протянул руку, и металлический осколок перепрыгнул на его ладонь и ушел под кожу, причем ни капли крови не выступило. Хедж поднес руку к самому лицу, ощущая силу металла. Затем медленно сомкнул пальцы и улыбнулся.

Этот осколок загадочного металла не для него. Это семя, которое можно посадить в разную почву. Хедж знал, что с ним сделает; он предназначил для семечка самую что ни на есть плодородную грядку, где оно принесет богатые плоды. Однако, по всей видимости, пройдет еще не один год, прежде чем Хедж сможет посадить семя там, где оно причинит наибольший вред.

– А ты? – спросила женщина. – Что будешь делать ты?

– Я отправлюсь на юг, Хлёрр-под-Маской, – отозвался Хедж, уже не скрывая, что знает ее имя – и сверх того многое другое. – На юг, в Анцельстьерр, по ту сторону Стены. Я там родился, хотя по духу я не сын той никчемной земли. Мне предстоит многое сделать там и еще дальше. Но я дам тебе знать, если понадобится. Или если я услышу что-то, что мне не понравится.

Хедж развернулся и, не произнеся более ни слова, зашагал прочь. Ведь хозяину нет необходимости прощаться со слугами.

Четырнадцатый год Реставрации короля Оселка I

Погруженная глубоко в сон, Лираэль чувствовала, как кто-то гладит ее лоб. Легкое, нежное прикосновение, прохладная рука на ее разгоряченной коже. Девушка улыбнулась, наслаждаясь этой лаской. Но тут сон изменился, лоб прорезали морщины. Касание уже не казалось ни нежным, ни любящим, но шершавым и грубым. Уже не прохладным, а жарким, обжигающим…

Девушка проснулась. Ей потребовалась целая секунда, чтобы осознать: поскольку простыня сбилась на сторону, она лежит лицом вниз на грубом тканевом наматраснике – шерстяном и сильно царапающем кожу. Подушка валялась на полу. Наволочка, сдернутая во время ночного кошмара, теперь висела на стуле.

Лираэль оглядела спаленку, но других следов ночного ущерба не обнаружила. Простой платяной шкаф из струганой сосны не опрокинут, матовая стальная щеколда по-прежнему задвинута. Стол и стул стоят на своем месте, в углу. Тренировочный меч висит в ножнах на двери.

Должно быть, ночь выдалась относительно спокойная. Порою, во власти ночных кошмаров, Лираэль ходила во сне, и разговаривала, и крушила всё и вся. Но – только в своей комнатке. В своей драгоценной комнатке. Самая мысль о том, во что превратится ее жизнь, если ее заставят вернуться в семейные покои, казалась девушке невыносимой.

Лираэль снова закрыла глаза и прислушалась. Вокруг царила тишина; значит, до утренних колоколов еще далеко. Каждый день в одно и то же время колокол призывал Клэйр вставать с постели навстречу новому утру.

Лираэль покрепче зажмурилась – и попыталась снова заснуть. Ей отчаянно хотелось опять ощутить на лбу касание любящей руки. Это все, что она помнила о матери. Ни лица, ни голоса – только прикосновение прохладной ладони.

Сегодня она особенно нуждалась в материнской ласке. Но мать Лираэль давным-давно умерла – и унесла с собою тайну того, кто же является отцом Лираэль. Когда девочке исполнилось пять, мать ушла, не сказав ни слова и ничего не объяснив. Ни тогда, ни впоследствии. Только известие о ее смерти: невразумительное письмо с далекого Севера, прибывшее за три дня до того, как Лираэль исполнилось десять лет.

Стоило девушке об этом задуматься, и про сон можно было забыть. И, как оно случалось едва ли не раз в пару дней, Лираэль перестала пытаться задремать. Глаза ее распахнулись; девушка уставилась в потолок. Но сколько его ни разглядывай, за ночь камень ничуть не изменился. Все такой же серый и холодный, со вкраплениями розового.

А еще в камне сиял знак света, теплый и золотистый. Когда Лираэль только проснулась, он засветился ярче, и еще ярче – когда девушка спустила с кровати ноги, нащупывая тапочки. Чертоги Клэйр обогревались паром горячих источников и магией, но каменный пол неизменно оставался холодным.

– Сегодня мне четырнадцать, – прошептала Лираэль. Тапочки она уже надела, но вставать не спешила. С тех самых пор, как почти в канун ее десятого дня рождения пришло известие о смерти матери, все дни рождения стали для Лираэль предвестниками грозного рока.

– Четырнадцать! – повторила Лираэль, и в словах ее звучала мука. Да, ей сегодня исполнилось четырнадцать, и по меркам мира за пределами ледника Клэйр она совсем взрослая. Но здесь ей по-прежнему положено носить синюю детскую тунику, ведь для Клэйр совершеннолетие исчислялось не возрастом, но даром Прозрения.

Лираэль снова крепко зажмурилась, приказывая себе провидеть будущее. Все ее ровесницы обладали Прозрением. Многие дети младше Лираэль уже носили белые одежды и венчики из лунных камней. Не обрести Прозрения к четырнадцати годам – это просто неслыханно!

Лираэль открыла глаза, но никаких видений не пришло. Скромная комнатушка и та чуть расплывалась в пелене непрошеных слез. Лираэль решительно смахнула их и встала.

– Ни матери, ни отца, ни Прозрения, – посетовала она, открывая шкаф и доставая полотенце. Какое привычное присловье! Девушка часто повторяла его про себя, и всякий раз сердце пронзала острая боль. Это все равно что языком расшатывать больной зуб: он невыносимо ноет, но и оставить его в покое никак не удается. Эта рана – неотъемлемая часть ее существа.