– Приглашает меня быть командором знаменитого мальтийского ордена, – с самодовольным видом, выпячивая вперёд своё кругленькое брюшко, проговорил Рышкин, – надобно скорее показать это письмо Катерине Александровне; она этому порадуется; ей всё желается, чтобы я важною персоною стал.
– Вот как!.. В командоры, сие то же, что в командиры зовут, должно быть – звание высокое; да что же ты там, Степан Степаныч, станешь делать? – не без насмешливой зависти проговорил Лапуткин, один из гостей и соседей Рышкина.
– Что прикажут, то и буду делать, – не без сердца отозвался Рышкин. – Не весь же век мне у себя в усадьбе землю пахать. Благодарение Господу, от родителей хороший достаток наследовал. Захочу, так будет чем и при царском дворе показать себя – и там в грязь лицом не ударю.
– Что об этом и толковать! – поддакнул один из мелкопоместных помещиков, Пыхачёв. – Только пожелать тебе стоит, так в люди как выйдешь: и умом возьмёшь, и деньжонки есть, да и милостивцы при дворе отыщутся.
– Дядюшка Фёдор Алексеич пишет мне из Петербурга вот что, – сказал Рышкин, поднося письмо поближе к глазам; и он, не слишком бойко разбирая письмо, принялся читать следующее:
«Любезнейший мой племянник, Степан Степанович! Посылаю тебе при сём копию с высочайшего его императорского величества указа об установлении в пределах Российской империи знаменитого ордена святого Иоанна Иерусалимского. Из сего указа ты усмотреть можешь, в чём оное заведение состоит, и полагаю я, что ты поспешишь воспользоваться теми почестями и преимуществами, кои тебе, как российскому дворянину, по сему ордену приобрести можно. Благодарение твоему покойному родителю, от него ты получил такой наследственный достаток, что, согласно изложенных в указе правил, можешь учредить и для себя самого, и для одного из твоих сыновей родовое командорство, что, несомненно, к чести и увеличению достоинства вашей благородной фамилии господ Рышкиных послужить возможет. Его императорское величество учреждение таковых командорств с особым знаком монаршего благоволения приемлет и на учреждение оных всемилостивейшее и всевысочайшее своё внимание обращать соизволяет. Потщись же об устроении фамильного командорства; хлопоты по сему важному делу принять я на себя могу, но для избежания всяких затруднительных оказий удобнее было бы приехать тебе самому в Санкт-Петербург, тем паче, что, быть может, всеавгустейший монарх пожелает тебя лицезреть, узнав о похвальном твоём намерении, российского дворянина достойном. Подготовь только благовременно все требуемые по оному делу доказательства твоего благородства. Как командор, т. е. как один из старших мальтийских кавалеров, или всё равно рыцарей, ты будешь носить на шее большой белый финифтевый крест на широкой ленте с изображением золотых лилий между крыльями оного. Регалия сия весьма красива и в Санкт-Петербурге почитается ныне важнее всяких крестов и звёзд. Кроме сего, предоставится тебе ношение красного супервеста, который есть нечто вроде женской кофты без рукавов, а поверх оного полагается чёрная суконная мантия с белым крестом на плече и при оной мантии круглополая шляпа с разноцветными перьями, или же малая, называемая беретом. Сие одеяние, яко почётное рыцарское, и при дворе, и во всей столице паче всякой модной одежды почитается. Высылаю тебе при сём и копию с той записки, в которой начертание гистории мальтийского ордена имеется. Записка сия редкостная, и с немалым трудом добыть мне оную удалось, и хотя в ней ничего, по разумению моему, предосудительного и недозволенного в отношении правительства не встречается, но, во всяком случае, обращайся с нею осторожнее, дабы чрез сие каких-либо замешательств и досадительств не вышло. Слышал я также, что преотличная сего ордена на французском языке гистория имеется, в коей всё в наипространнейшем виде и изящнейшим штилем изложено, и написана оная некием аббатом Вертотом, но за давностию её выпущения в свет и за её стоимостию оная нигде ныне в продаже не обращается. Впрочем, и из прилагаемой при сём записки как цель и дух того рыцарства, к коему ты, любезнейший мой племянник, принадлежать ныне можешь так равномерно и все изящнейшие добродетели сего знаменитого учреждения в достаточной полноте усмотришь».
Письмо оканчивалось сообщением известий о родных и знакомых и обычными в то время родственными пожеланиями с присовокуплением к ним почтении и поклонов для раздачи по принадлежности разным высокопочтеннейшим или любезнейшим персонам.
В приписке к письму значилось: «позабыл написать тебе, что все мальтийские кавалеры или рыцари к высочайшему императорскому двору свободный вход имеют и во всех торжественных и церемониальных случаях в полном своём облачении обретаться могут».
Степан Степанович не верил возможности такого счастья: для него, отбывшего военную службу только в ранге сержанта гвардейского Семёновского полка, попасть прямо в такой почёт при царском дворе казалось неестественною мечтою, и он, озабоченный предложением дяди, быстро забегал по комнате, обдумывая благодарственное письмо к своему родственнику и не обращая внимания на своих гостей, которые, в свою очередь, были немало заинтересованы этой новостью.
– Ну что ж, командором будешь, что ли? Да распечатывай поскорее пакет; в нём, должно быть, и есть царский указ, и мы увидим, наконец, что от российского дворянства в оном случае требуется, – заговорил Лапуткин.
Степан Степаныч словно опомнился и, распечатав пакет, достал оттуда печатные указы. Гости сели в кружок около хозяина, который принялся за чтение указов. Из них оказалось, что государь, независимо от того великого приорства мальтийского ордена, которое существовало уже в польских областях, учредил ещё особое великое приорство российское, в которое могли вступать дворяне «греческого закона». На содержание этого приорства он повелел отпускать ежегодно из государственного казначейства по 216 000 рублей. «Новое сие заведение», говорилось в указе, должно было состоять из 98 командорств. Из них два командорства приносили шесть тысяч рублей ежегодного дохода их владельцам, четыре командорства – по четыре тысячи рублей, шесть – по три тысячи, девять – по две тысячи, шестнадцать – по полторы тысячи и шестьдесят – по тысяче рублей.
– На эти командорства нам, господа, никогда не попасть, – с печальною насмешкою проговорил Табунов. – А куда как хорошо было бы получать по шести тысяч в год!
– И тысячкой удовлетвориться можно было бы, – проговорил, облизываясь, Лапуткин.
Далее из указа стало известно, что владельцы командорств обязаны были вносить в казначейство так называемые «респонсии», то есть по 20 процентов с ежегодного дохода, получаемого ими с пожалованных командорств; что первые командоры должны быть назначены по непосредственному усмотрению самого императора, но что впоследствии командорства будут жалуемы по старшинству вступления в орден, причём, однако, никто не может владеть одновременно двумя командорствами. Право на командорство предоставлялось тем, кто сделал четыре каравана на эскадрах, ордену принадлежащих, или в армиях, или на эскадрах российских, причём шесть месяцев кампании считается за один караван.
– Ну, господа, всё это не по вашей части: мы ни в каких походах не бывали по стольку времени, да и по морям, кажись, не плавали. Читай, Степан Степаныч, дальше, не подыщется ли что-нибудь и для нас, грешных? – сказал Пыхачёв.
Степан Степанович, ходивший в поход при Екатерине только под шведа, не на долгое время, да и то лишь вёрст за двадцать от Петербурга, несколько опешил, узнав, что он своею службою не удовлетворяет требованиям, заявленным в царском указе. Но он повеселел, когда прочёл другой указ, в котором было сказано, что «всякий дворянин, облачённый кавалерскими знаками знаменитого ордена святого Иоанна Иерусалимского, пользоваться будет достоинством и преимуществами, сопряжёнными с офицерскими рангами, не имея, однако, ни назначаемого чина, ни старшинства. Не имеющий же высшего чина при вступлении в службу принимается прапорщиком».
