Материальные средства иезуитского ордена в России в ту пору были громадны. В присоединённых от Польши областях он в общей сложности владел на праве помещика 14 000 крестьян и кроме того располагал собственными капиталами более чем на полтора миллиона тогдашних серебряных рублей, независимо от разных доходов, пожертвований и приношений, постоянно присылавшихся в его кассу в огромном количестве. Большая часть всего этого назначалась жертвователями на устройство учебных и воспитательных заведений под попечением иезуитского ордена. Вообще положение Общества Иисуса в России во время управления им аббата Грубера было чрезвычайно блестяще, и орден, благодаря ловкости и энергии аббата, стал приобретать силу. Мало-помалу аббат вошёл во все знатные русские дома в Петербурге: в одном он являлся умным и занимательным гостем, в другом – мудрым советником по разным делам, в третьем – другом семейства, в четвёртом – врачом, в пятом – красноречивым проповедником, глаголам которого русские барыни внимали с особым благоговением. Короче, в царствование императора Павла Петровича иезуит Грубер был одною из самых заметных личностей в высшем петербургском обществе.
Поддержке иезуитского ордена в России содействовали, немало и прибывшие в Петербург из Франции эмигранты. И при дворе, и в высшем русском обществе смотрели на них как на не повинных ни в чём страдальцев, принуждённых покинуть родину и лишённых всего достояния вследствие злобы и ненависти богомерзких якобинцев. Громкого родового имени, даже частицы «de» перед фамилией, и заявления о несокрушимой преданности королевскому дому Бурбонов и старому монархическому порядку достаточно было для того, чтобы каждому французу был открыт прямой доступ к императору, который охотно предоставлял им высшие военные и почётные придворные должности. Все эмигранты кляли в один голос революцию, ниспровергнувшую религию сперва во Франции, а теперь угрожавшую тем же самым и во всей Европе. В охранении католической церкви они видели единственное средство к восстановлению политического порядка и сильно рассчитывали на помощь в этом случае со стороны иезуитского ордена. При таком положении дел аббат Грубер находил самых деятельных для себя пособников и среди являвшихся в Петербург французских эмигрантов, пользовавшихся большим влиянием в придворных сферах.
Покровительство, оказанное императором Павлом Петровичем мальтийскому ордену, не без основания считали явным выражением его желания поддержать католическую церковь на западе Европы, разумеется, не столько для собственного благосостояния, сколько для водворения политического порядка, столь долго процветавшего там в неразрывной связи с господством этой церкви. Грубер понимал ту благоприятную обстановку, в какой он находился, и решился повести исполнение своих планов самым энергическим образом.
Понадумавшись хорошенько, взвесив и рассчитав каждое слово, он вечером, в день своего приезда из Гатчины, отправился к Литте.
– Наша святая церковь, ваш орден, а также лично и я, и вы имеем самого опасного врага там, где, по-видимому, всего менее можно было ожидать его, – заговорил тихим, подавленным голосом иезуит, после того, как рассказал Литте в общих словах о свидании с государем. Литта с выражением беспокойства посмотрел на аббата.
– Я говорю о здешнем митрополите, – продолжал Грубер, – он не пастырь, полагающий душу за овцы, а хищный волк, вкравшийся в овчарню Христову. Он внушает государю поставить в делах церкви светскую власть выше духовной и под покровом этой власти хочет управлять произвольно, и должно опасаться, что под его влиянием император может отказаться от той защиты, которую он пока готов оказать и его святейшеству папе, и вашему ордену, и вообще христианству на Западе. Митрополит твердит государю о том, что какие бы революционные перевороты ни происходили в Европе, католическая церковь в России может оставаться на тех же основаниях, на каких она и теперь существует, и что всегда найдётся возможность устроить её управление по примеру галликанской церкви,[105] без всякого ущерба для основных догматов католичества… Он, как мне кажется, желает сделаться каким-то папою в России; он – человек чрезвычайно честолюбивый и вдобавок корыстный в высшей степени…
– С последним вашим замечанием я не согласен, – живо перебил Литта. – Насколько я знаю его эминенцию и сколько я наслышался о нём, он чужд, честолюбия и корысти. Ошибка в его мнениях и в его действиях происходит разве только от того, что он уж слишком широко понимает евангельские слова «Царство моё – не от мира сего», а потому не хочет вмешиваться во имя церкви ни в какие дела и вопросы политического свойства. Притом, как бывший военный, он ставит субординацию выше всего. Однажды в разговоре со мною он высказал неудовольствие на то, что ваш орден стремится к какой-то недозволенной самостоятельности и что он не видит никакого основания к тому, чтобы Общество Иисуса не подчинялось власти местного епископа точно так же, как подчиняется ей всякий другой монашеский орден. Между тем вы, по словам его, хотите, обойдя епископов, предоставить полную власть над орденом провинциалам и приорам непосредственно под главенством святого отца.
Иезуит молча слушал речь Литты, и в это время выдававшиеся на исхудалом его лице скулы были в нервном движении, и он по временам судорожно шевелил своими тонкими губами.
– Наш орден составляет особое братство, и мы сумеем всегда и везде быть настолько самостоятельными и независимыми, насколько нам это нужно для достижения наших великих и богоугодных целей. Мы – духовное воинство, которое беспрерывно борется с врагами Христова учения. У нас до сих пор не было вооружённой силы, но кажется, Господь, в неисповедимых своих судьбах, теперь посылает нам и её… Я должен сказать вам, высокоуважаемый бальи, что многие члены вашего рыцарского ордена желают вступить в тесный союз с нашим обществом, и несомненно, что такой союз будет взаимно полезен. В непродолжительном времени приедет в Петербург с этой целью командор баварской нации Пфюрдт, и при посредстве его дело уладится к обоюдной пользе. Вы обещались уже действовать заодно со мною; я считаю уже вас нашим собратом и нахожу нужным предварить вас о приезде Пфюрдта. Разумеется, что в случае вашего несогласия всё, что я говорил и говорю вам, останется тайной: на благородную скромность графа Литты может положиться каждый…
– Так же как и на его прямоту – добавил бальи, – и потому я должен с полною откровенностью сказать вам, господин аббат, что я не согласен действовать в том направлении, в каком действует ваш орден, и что между ним и нашим орденом не может установиться предполагаемая вами связь…
– От вас зависит иметь тот или другой взгляд на действия Общества Иисуса, – с равнодушным видом отозвался аббат. – Со своей стороны, я могу сказать, что несходство ваших взглядов и мыслей со мною не будет служить ни малейшим препятствием к тому, чтобы устроить ваше дело так, как мы предположили. Безучастие ваше к судьбам не только нашего ордена, но и мальтийского рыцарства в настоящее время мне вполне понятно. Вы заняты не этим, да и вообще влюблённые люди не могут быть бодрыми деятелями. Отложим на время начатый мною разговор и перейдём к занимающему вас лично вопросу. В последнее моё свидание с государем мне не удалось завести речь о вашем деле, но в успехе его не сомневайтесь, император дозволит графине Скавронской вступить с вами в брак, а его святейшество разрешит вам жениться и остаться в ордене. Политические обстоятельства скоро переменятся, и ваши родовые командорства, с их огромными доходами, возвратятся опять к вам, если вы останетесь в ордене. Невозможно предполагать, чтобы торжество безбожных революционеров было продолжительно. Законная власть вскоре преодолеет их, и тогда всё станет по-прежнему. Стихнет гроза, и ваш благородный орден будет продолжать своё существование среди тишины и безопасности, если только члены его останутся ему верны среди тех бедствий, какие он ныне испытывает. Нужно только устранить участие митрополита и просить разрешение на брак с графинею непосредственно в Риме. Сестренцевич не благоволит к вашему ордену как к учреждению, которое примешивает церковь к делам политическим. Он постарается повредить вам и у государя, и у папы. На днях император приедет в Петербург, и я не заставлю вас долго ждать моего уведомления.
