Райм кивал. Ему нечего было сказать.

— Я не работаю на них. Я не защитник прав инвалидов. Я обычный редактор журнала с парализованными нижними конечностями.

На лице Райма появилась едва заметная улыбка, а Сьюзан продолжила:

— Но когда детектив Сакс сообщила мне, что работает с вами, я тут же поняла: это судьба. Судьба призвала меня обратить ваше внимание на Пембрукский центр. Они смогут вам помочь.

— Я… я вам очень благодарен.

— Я читала о вас. И знаю, как много вы сделали для нашего города. Может быть, настало время сделать что-то для самого себя.

— Знаете, это довольно сложно. — Райм и сам не совсем понимал, что имеет в виду и почему именно так отреагировал на ее предложение.

— Я вас понимаю: вы беспокоитесь по поводу риска, что вполне объяснимо.

Она была права: хирургическое вмешательство для него, как для человека, полностью парализованного, было гораздо опаснее, чем для нее. Для Райма риск серьезных скачков давления, респираторных и инфекционных осложнений был намного выше. Вопрос заключался в том, что́ он действительно мог получить в результате. Стоил ли возможный результат хирургических рисков? Несколько лет назад Линкольн почти уже решился на операцию, но расследование очередного срочного дела отвлекло его, и Райм отложил перспективу любого оперативного вмешательства на неопределенный срок.

И вот теперь Линкольн подумал: а живет ли он той жизнью, какой хотел бы жить? Конечно, нет. Но Райм был вполне удовлетворен ею. Он любит Сакс, и она любит его. Он живет ради своей работы. И зачем все это ставить на карту ради почти недостижимой мечты?

Обычно Райм не склонен был делиться личной информацией с посторонними людьми, но в данном случае он нарушил правило и пересказал Сьюзан Стрингер свои соображения. Она его поняла.

Затем криминалист удивил самого себя, добавив нечто такое, чего он вообще никому не говорил:

— Вообще-то я как личность свожусь к уму. Именно в своем уме я и существую. И иногда прихожу к выводу, что и стал я криминалистом такого уровня не в последнюю очередь именно по этой причине. Меня ничто не отвлекает от главного дела моей жизни. Как ни странно прозвучит, но моя сила заключена в моем бессилии. И если бы у меня была возможность измениться, стать, как говорится, нормальным человеком, как бы подобная перемена подействовала на мои способности профессионала-криминалиста? Не знаю. Но откровенно признаюсь: мне не хотелось бы рисковать.

Сьюзан задумалась.

— Интересный подход. Однако не является ли ваш довод всего лишь уловкой и самооправданием, чтобы избежать риска? Своеобразной подпоркой для ваших опасений?

Райм оценил ее логику. Ему всегда нравилась прямота в общении. Он кивнул на свое инвалидное кресло.

— Знаете, умение пользоваться подпорками в моем положении было бы уже большим прогрессом.

Сьюзан рассмеялась.

— Спасибо за то, что поделились своими соображениями, — добавил Линкольн, чувствуя, что должен что-то сказать, а женщина одарила его еще одним пристальным и проницательным взглядом. Теперь этот взгляд не вызвал у Райма раздражения, хотя ему и было немного не по себе от него.

Затем она повернулась в кресле и произнесла:

— Миссия выполнена.

Райм нахмурился.

— Я помогла вам отыскать два волокна, которые без меня вы вряд ли смогли бы найти, — заметила Сьюзан и улыбнулась. — К сожалению, всего только два. — И, вновь повернувшись к Райму, добавила: — Но иногда все меняет нечто на первый взгляд абсолютно незначительное. Мне пора.

Сакс поблагодарила Сьюзан, и Том проводил ее к выходу.

После ухода Сьюзан Райм спросил:

— Это все было подстроено?

— В определенном смысле да, — ответила Сакс. — В любом случае нам нужно было ее допросить. И когда я позвонила ей, чтобы условиться о встрече, мы разговорились. Когда Сьюзан узнала, что я работаю со знаменитым Раймом, то захотела порекламировать свой способ лечения. И я пообещала ей встречу с тобой.

Линкольн улыбнулся.

Амелия присела рядом с ним на корточки и шепотом — так, чтобы не слышал Мел Купер — произнесла:

— Я не хочу, чтобы ты менялся, Райм. Я просто хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовал. Больше мне ничего не надо. И я приму любой твой выбор.

Какое-то мгновение Райм пытался вспомнить название книжки, которую оставил ему доктор Копески. Кажется, «Умри с достоинством».

Выбор…

Амелия наклонилась и поцеловала его. Райм ощутил, что она коснулась его головы с чуть-чуть большей нежностью, чем это было необходимо для выражения сочувствия.

— У меня что, температура? — спросил он с улыбкой.

Амелия рассмеялась.

— У нас у всех какая-то температура, Райм. А повышенная она у тебя или нет, я сказать не могу. — Она снова поцеловала его. — А теперь поспи немного. Мы с Мелом пока вдвоем поработаем. Я скоро тоже приду спать.

И Сакс вернулась к найденным ею уликам.

Несколько мгновений Райм колебался, но потом пришел к заключению, что он все-таки слишком устал, чтобы продолжать работать. Он поехал к лифту, у которого его встретил Том, и они начали подъем наверх в крошечной кабине. Лоб у Райма блестел от пота, а щеки пылали. Это были симптомы дисрефлексии. Но головной боли не было, как не было того ощущения, которое обычно предшествовало приступу. Том выполнил все необходимое для подготовки Райма ко сну. Затем измерил давление и температуру.

— Немного повышенное, — сказал он по поводу давления, температура же оказалась нормальной.

Том помог Райму перебраться в кровать, и криминалисту почему-то вдруг вспомнились слова, произнесенные Амелией несколько минут назад. «У нас у всех есть температура, Райм».

С клинической точки зрения это, несомненно, правильно. У всех есть температура. Даже у мертвых.

Он проснулся мгновенно, от какого-то сна.

Он попытался его вспомнить. И не мог понять, был ли это дурной сон или просто абсурдный. Но, бесспорно, сон был очень яркий. Скорее дурной, судя по тому, как он вспотел — так, словно только что вернулся из турбинного помещения в «Алгонкин консолидейтед».

Слабое электронное свечение часов показывало, что было без нескольких минут полночь. Он проспал совсем немного и чувствовал, что мысли у него путаются. Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.

Он отделался от формы, шлема и чемоданчика с инструментами сразу же после теракта в отеле, но кое-что из своего снаряжения все-таки сохранил, и теперь оно висело на соседнем стуле — куртка с идентификационным бейджиком. Он попытался разглядеть ее в слабом отраженном свете: его фотография с мрачным выражением лица, под ней имя — «Р. Гальт», над которым более живописным шрифтом выведено:

В свете того, чем он занимался последние несколько дней, этот лозунг приобретал зловещее звучание.

Он снова лег и уставился на ободранный потолок в номере дешевой гостиницы в Ист-Виллидж, который снял месяц назад под фальшивым именем, понимая, что полиция рано или поздно выйдет на квартиру.

Но оказалось, что она нашла ее гораздо раньше, чем он предполагал.

Весь мокрый от пота, он сбросил одеяло.

И сразу же подумал о проводимости человеческого тела. Сопротивление наших скользких внутренних органов может снижаться до 85 ом, делая их весьма уязвимыми для электрического тока. У влажной кожи оно равно 1000 или даже меньше. Однако сухая кожа обладает сопротивлением в 100 000 ом и более. Оно настолько велико, что требуется довольно высокое напряжение, чтобы прогнать ток через тело. Обычно до 2000 вольт.

Пот облегчает работу.

Кожа остывала, высыхая, и его сопротивляемость росла.

Мысли в голове скакали, сбивая одна другую. Планы на завтра, какое напряжение использовать, как подключить провода. Он думал о людях, с которыми работал. И о тех, кто его преследовал. О женщине-детективе по фамилии Сакс. О молодом парне Пуласки. И конечно, о Линкольне Райме.