— Я рад, — что он со мной, — сказал Корнуэлл. — И все хотел спросить тебя. Мне не давало покоя, почему ты вручил его Джибу. Конечно, он рассказал тебе, для кого меч предназначается. Но тут ты сделал ошибку, мастер Гном. Ты должен был выяснить, кто я такой, посмотреть, достоин ли я волшебного меча. Ведь обыщи ты хоть весь мир, все равно человека, более неподходящего, чтобы владеть этим мечом, ты не нашел бы. Да, я носил меч, как и многие другие, ведь у многих мужчин есть мечи. Лезвие у него было иссечено и источено; это была просто фамильная реликвия, она не представляла никакой ценности, с ней не было связано никаких чувств. Я по году даже не вытаскивал его из ножен.

— И все же, — усмехнулся Снивли, — скажу тебе, что ты вел себя более, чем достойно, во время стычки в конюшне.

Корнуэлл с отвращением фыркнул.

— Я отлетел к лошади, и она так лягнулась, что для меня все кончилось. Джиб со своим верным топором и Хэл со своим луком — вот кто были настоящими героями в этой стычке.

— Однако, не будем забывать, что ты убил своего противника.

— Чисто случайно, уверяю тебя, чисто случайно. Эта глупая деревенщина просто напоролась на острие.

— Во всяком случае, — сказал Снивли, — не так уж важно, по моему мнению, как там было. Главное, что ты сделал свое дело.

— Неловко и неуклюже, — возразил Корнуэлл, — и славы я не заслуживаю.

— Порой мне кажется, — заметил Снивли, — что большая часть славы, которая достается на долю великих деяний, присуждается незаслуженно. По прошествии времени простая резня предстает как благородный рыцарский поединок.

Откуда-то появился Енот, вошел в круг света от костра и положил передние лапы Корнуэллу на колени. Ткнув носом в обжаренный початок, он зашевелил бакенбардами.

— Подожди немного, — попросил Корнуэлл. — Он дойдет, и я обещаю, что кусок тебе достанется.

— Я часто думаю, — сказал Снивли, — много ли он понимает. Умное животное. Хэл все время разговаривает с ним. И уверяет, что тот ему отвечает.

— А я и не сомневаюсь в этом, — сказал Корнуэлл.

— Они очень привязаны друг к другу, — продолжал Снивли. — Словно они братья. Как-то ночью за Енотом гнались собаки. Он был совсем еще малышом. Хэл спас его и взял к себе домой. И с тех пор они не разлучаются. А теперь, когда он вырос и поумнел, ни одно здравомыслящее существо не рискнет покуситься на него.

— Собаки должны хорошо знать его, — сказала Мэри. — Хэл рассказывал, что самогонщик, который почти каждую ночь охотится на енотов, потерпел с ним неудачу. Собаки не идут по следу Енота. Даже когда он гуляет один, они его не беспокоят. Правда, они могут напасть на его след и погонять немного, но только ради удовольствия поноситься по воздуху, и в конце концов бросают это занятие.

— Собаки достаточно умны, — сказал Хэл. — Умнее их только Старый Енот.

— Тут по-прежнему кто-то есть, — предупредил Джиб. — Я то и дело замечаю какое-то движение в темноте.

— Они не расстаются с нами с того момента, как мы перешли реку, — пояснил Снивли. — Мы, конечно, не видим их, но они здесь и наблюдают за нами.

Кто-то дернул Мэри за рукав и, повернув голову, она увидела маленькое создание с морщинистым лицом, полным тревоги.

— Вот и один из них, — сказала она. — Выходи на открытое место. А вы не делайте никаких резких движений, а то перепугаете его до смерти.

— Я — Бромли, тролль, — представилось создание. — Ты помнишь меня?

— Я не уверена… Ты один из тех, с кем я играла в детстве? — помедлив, спросила она.

— Ты была совсем маленькой девочкой, — ответил Бромли. — Не больше любого из нас. Мы приходили к тебе — я и домовой Фиддлфингер, а порой кто-нибудь из фей или эльфов. И ты не замечала, что мы отличаемся друг от друга. Ты была еще слишком маленькой, чтобы задумываться над этим. Мы лепили песочные пирожки на берегу ручья, Фиддлфингер и я говорили тебе, что они очень вкусные, я ты покатывалась со смеху. Каждый раз, когда тебе хотелось лепить пирожки, мы приходили к тебе в гости.

— Теперь я припоминаю. Вы жили под мостом, и я всегда думала, как странно жить под мостом.

— Теперь ты должна знать, — с легкой надменностью заявил Бромли, — что все настоящие тролли живут только под мостами. В иных местах они не селятся.

— Да, конечно, — подтвердила Мэри. — Я знаю, что тролли живут под мостами.

— И еще мы ходили дразнить великана — людоеда, — напомнил Бромли. — Мы бросали в его пещеру камни и ветки, а потом удирали, чтобы он не успел нас поймать. Думаю сейчас о нашем безобразном поведении и сомневаюсь: подозревал ли великан, что это мы хулиганим. Ведь выглядели мы такими робкими, что, казалось, даже собственной тени боимся.

Корнуэлл собрался было подать голос, но Мэри остановила его движением головы.

— Почти весь ваш народец тайно наблюдает за нами? — спросила она. — Почему бы им не показаться? Мы разведем большой костер, рассядемся вокруг него и поговорим. Мы даже можем потанцевать. Еда найдется. Поджарим еще початков. Хватит на всех.

— Они не придут, — ответил Бромли. — Даже ради початков. Они были против того, чтобы я подходил к тебе. Но я должен был подойти. Я помню тебя еще с тех давних пор. Ты жила в Приграничье?

— Меня туда отнесли, — сказала Мэри.

— А я ходил и искал тебя и ничего не понимал. Мы же неплохо проводили время. Хотя, надо признаться, что изготовление песочных пирожков было довольно грязной и утомительной работой.

— А где сейчас Фиддлфингер?

— Не знаю. Исчез из виду. Домовые разбрелись кто куда. Они вечно бродят. Лишь мы, тролли, остаемся на месте. Находим мост, который нам нравится, устраиваемся под ним и живем всю…

Внезапно раздался какой-то писк, хотя потом, припомнив все, что произошло, выяснили, что звук не был таким уж неожиданным. Он раздавался неоднократно, пока тролль беседовал с Мэри, но весьма смахивал на те звуки, которые издает цикада, когда, примостившись в кустах, пиликает на своей скрипочке. Но в тот раз писк превратился в квакающую трель, а затем перешел в настоящий вопль, потрясший воздух; он не смолкал ни на секунду, он рос и рос, превращаясь в дикую жуткую мелодию, в которой было что-то и от стенаний, и от боевого клича, и от бормотания сумасшедшего.

Мэри, перепугавшись, вскочила на ноги, то же сделал Корнуэлл, отбросив лежавший на коленях початок кукурузы. Лошади, привязанные к колышкам, заржали от ужаса. Снивли попытался завопить, но издал только слабый стон.

— Темный Волынщик, — пробормотал он, повторяя снова и снова. — Темный Волынщик, Темный Волынщик, Темный Волынщик…

Что-то круглое и влажное двигалось по склону к лагерю. Оно катилось, подпрыгивая, и каждый раз, опускаясь на землю, издавало глухой звук. Подкатившись к костру, предмет остановился и уставился на них, искривив рот в ухмылке.

Перед путниками была отрезанная человеческая голова.

На следующий день они нашли место, откуда в них запустили отрезанную голову. После краткой церемонии и торопливых молитв, она была предана земле на месте их ночной стоянки у подножья большого гранитного валуна, и на его поверхности был выцарапан крест, чтобы обозначить место последнего ее упокоения.

Оливер возражал против креста.

— Они нас не трогают, — говорил он. — Почему мы должны нарываться на оскорбления? Эти две глупые перекрещенные палки пугают их.

Но Корнуэлл был непреклонен.

— Крест — не оскорбление, — сказал он. — А как насчет того, что в нас швыряют отрезанную голову? Что-то непохоже, чтобы нас оставили в покое. Голова эта принадлежала человеку и, скорее всего, христианину. А он как минимум, заслуживал заупокойной молитвы и креста над могилой, вот мы и исполнили свой долг перед ним.

— Тебе не кажется, — спросил Джиб, — что это мог быть один из людей Беккета?

— Вполне возможно, — сказал Корнуэлл. — После истории с гостиницей мы не слышали о них. Не знаем даже, пересекли они уже границу или нет, но любой человек здесь, скорее всего, относится к компании Беккета. Он мог пройти вдоль линии болот и забрести сюда, где наткнулся на кого-то, кто не испытывает симпатии к людям.