Марк Корнуэлл доедал хлеб с сыром, когда раздался стук в дверь. Комнатушка его была маленькой и холодной; пламя, лизавшее хворост в небольшом камине, почти не согревало помещение.

Корнуэлл стряхнул крошки сыра с камзола, открыл дверь и увидел, что на пороге стоит маленькое морщинистое существо — едва ли трех футов роста, одетое в потертые кожаные штаны. Ноги у него были голые и волосатые, а поверх рубашки на нем была темно-красная куртка. На голове торчал остроконечный колпачок.

— Я гоблин-чердачник, — сказал ночной гость. — Будь так любезен, впусти меня!

— О, конечно, — сказал Корнуэлл. — Я слышал о вас. Но думал, что это сказки.

Войдя, гоблин направился к огню. Примостился перед ним на корточках, протянул руки к пламени.

— С чего это ты решил, что мы — сказка? — обиженно спросил он. — Ты же знаешь, что существуют и гоблины-эльфы, и другие члены Братства. Так почему ты сомневаешься в моем существовании?

— Не знаю, — признался Корнуэлл. — Наверно, потому, что мне никогда не доводилось вас видеть. Я думал, что вы — всего лишь выдумки студентов.

— Я умею хорошо прятаться, — сказал гоблин. — Живу я обычно на чердаке. Там полно укромных местечек, где найти меня довольно трудно. Некоторые из этих монахов, которые целые дни просиживают в библиотеке, просто невыносимы. У них совершенно нет чувства юмора.

— Хочешь сыра? — спросил Корнуэлл.

— Конечно, хочу. Что за дурацкий вопрос.

Отойдя от камина, он вскарабкался на грубую скамейку, стоявшую у стола, и оглядел комнату.

— Вижу, — сказал он, — что жизнь у тебя нелегкая. Никакого уюта. Мебель жесткая, и все разбросано.

— Так уж получается, — вздохнул Корнуэлл. Вынул кинжал из ножен, он отрезал ломоть сыра, положил его на хлеб и протянул бутерброд своему гостю.

— Небогато, — заметил гоблин.

— Это все, что у меня есть. Но ведь ты пришел не ради сыра и хлеба.

— Нет, — сказал гоблин. — Я видел, чем ты занимался вечером. И видел, как ты украл рукопись.

— Ясно, — сказал Корнуэлл. — И что же теперь?

— Ничего, — ответил гоблин. Он откусил кусок сыра. — Я пришел сказать тебе, что этот монах, Освальд, тоже видел тебя.

— В таком случае, он должен был бы остановить меня. И заставить вернуть похищенное.

— Кажется мне, — сказал гоблин, — что ты явно не испытываешь никакого раскаяния. Ты даже не пытаешься отрицать, что совершил кражу.

— Ты меня видел, и все же не предал меня. Значит, дело гораздо серьезнее, чем кажется.

— Вполне возможно, — сказал гоблин. — Как давно ты здесь учишься?

— Почти шесть лет.

— Значит, ты уже не студент. Ты ученый.

— Большой разницы тут нет.

— Я тоже так думаю, — согласился гоблин, — но это означает, что ты уже не мальчик. И студенческие проказы тебе не к лицу.

— Думаю, так оно и есть, — сказал Корнуэлл, — но не вижу, к чему ты клонишь…

— Я клоню к тому, что Освальд видел, как ты утащил рукопись, и все же позволил тебе уйти. Он знал, что оказалось у тебя в руках?

— Сомневаюсь… скорее всего, нет. Я и сам не знал, что оказалось передо мной, пока не присмотрелся. Я не искал этого. Я даже не знал, что оно существует. Лишь положив книгу на стол, обнаружил, что у нее какая-то странная задняя крышка. Она была слишком толстой, толщиной с палец, и казалось, в ней что-то скрыто.

— Если это было так заметно, — спросил гоблин, — почему же до сих пор никто этого не обнаружил? И как насчет еще одного ломтя сыра?

Корнуэлл отрезал еще кусок, протянул гоблину.

— Думаю, на твой вопрос легко ответить. Скорее всего, я был первым человеком в этом столетии, который снял книгу с полки.

— Омерзительное издание, — сказал гоблин. — И там полно таких. Не скажешь ли мне, что оно собой представляет?

— Побасенки древних путешественников, — ответил Корнуэлл. — Написана давным-давно, может быть, несколько сот лет назад. Очень древняя рукопись. Монахи, переписывавшие ее, превратили рукопись в произведение искусства, снабдив рисованными заглавными буквами и виньетками на полях. Но с моей точки зрения, читать ее — это потеря времени. Большей частью она представляет собой сплошной набор вранья.

— Тогда чего ради ты решил проглядеть ее?

— Порой и тут может блеснуть зерно истины. К тому же я искал упоминания об одной вещи.

— И нашел?

— Не в книге, — сказал Корнуэлл. — А в спрятанной рукописи. Я склонен думать, что книга эта представляет собой копию всех тех россказней. Может быть, единственную. Она не относится к тем трудам, которые копируют постоянно и неустанно. Старый монах в скрипториуме, скорее всего, работал с подлинной рукописью путешественника и, переписывая ее, постарался сделать из нее подлинное произведение искусства, которым можно было бы по праву гордиться.

— Рукописью?

— Рукопись не имеет к этому отношения. Она представляет собой листик пергамента. Листик из подлинной рукописи путешественника. И текст этот монах выпустил.

— Ты думаешь, его замучила совесть, и он решил спрятать утаенный им от переписи лист под обложкой книги?

— Что-то вроде того, — ответил Корнуэлл. — А теперь давай поговорим о том, ради чего ты ко мне явился.

— Из-за монаха, — сказал гоблин. — Ты не знаешь этого монаха, этого типа Освальда так хорошо, как его знаю я. Из всей этой гнусной компании он самый худший. Для него нет ничего святого, и никто из тех, кто рядом с ним, не Может считать себя в безопасности. И может быть, ты догадываешься, что, если он не остановил тебя, не поднял шума, он что-то замышляет относительно тебя.

— То, что я похитил лист пергамента, не должно тебя волновать, — заметил Корнуэлл.

— Никоим образом, — согласился гоблин. — Я скорее на твоей стороне. Все эти годы проклятый монах лезет из кожи вон, чтобы осложнить мою жизнь. Он пытался поймать меня, все время пытается выследить. Как-то я поломал ему голень и дал понять, что так или иначе, но за все свои грязные штуки ему придется расплачиваться, но он все не успокаивается. Добра ему от меня не дождаться. Наверно, ты это уже понял.

— Ты думаешь, он собирает сведения обо мне?

— Насколько я его знаю, да, — ответил гоблин. — И наверняка он собирается продать эти сведения.

— Кому он может их продать? Кому они интересны?

— Ясно, что некая скрытая рукопись была извлечена из тайника в старинной книге, где она хранилась. Значит, в ней было что-то важное, ради чего ее стоило прятать — и достаточно важное, чтобы ее стоило красть. Разве это не заставляет задуматься, а?

— Может, ты и прав.

— И в нашем городе, и в университете, — сказал гоблин, — полно беспринципных искателей приключений, которых это может заинтересовать.

— Ты думаешь, меня могут обокрасть?

— Не сомневаюсь, что это произойдет. Теперь твоя жизнь в опасности.

Корнуэлл отрезал еще один ломоть сыра и протянул гоблину.

— Спасибо, — сказал гоблин. — Не отрежешь ли ты еще кусок хлеба?

Корнуэлл отрезал хлеба.

— Ты сослужил мне хорошую службу, — сказал он, — и я тебе благодарен. Наверно, ты хочешь сказать мне, чего ждешь от всего этого?

— А как же, — ответил гоблин. — Правда, я думал, что это и так ясно. Я хочу увидеть, как этот проклятый монах споткнется и шлепнется физиономией о пол.

Он положил хлеб с сыром на крышку стола, порылся за пазухой и вытащил несколько листков пергамента. Положил их на стол.

— Я думаю, сэр Ученый, что ты владеешь пером?

— Справляюсь, — сказал Корнуэлл.

— Так вот, это несколько листов старого пергамента, с которых свели текст. Я хотел предложить тебе скопировать рукопись, которую ты украл, и оставить этот лист там, где его можно найти.

— Но я не…

— Перепиши, — сказал гоблин, — но с теми существенными изменениями, которые ты сочтешь нужным внести. Знаешь, такие маленькие неточности, которые собьют с толку.

— Это довольно просто сделать, — ответил Корнуэлл, — но и чернила должны быть древними. И еще — я не могу подделать почерк. Будет заметна разница и…