Так из муки в муку я себя ввергаю; И хочу открыться, и стыжусь, И не знаю прямо, я чего желаю, Только знаю то, что я крушусь; Знаю, что всеместно пленна мысль тобою Вображает мне твой милый зрак; Знаю, что, вспаленной страстию презлою, Мне забыть тебя нельзя никак. <1759> Позабудь дни жизни сей, Как о мне вздыхала; Выдь из памяти моей, Коль неверна стала! Гасни, пламень мой, в крови! Ах, чего желаю! Истребляя жар любви, Больше лишь пылаю. Правдой принимаю лесть Я в твоем ответе. Мне, и льстя, всего что есть Ты миляй на свете. В том, что ныне ясно зрю, Сам себе не верю. День и ночь тобой горю — Сердцу лицемерю. За неверность вне себя Я, сердись, бываю; Но увижу лишь тебя, Всё позабываю. Я не помню в оный час Твоея досады, И во взорах милых глаз Я ищу отрады. Только то одно манит, Сердце подкрепляет: Мню, пустой меня лишь вид, Ревность ослепляет. Нет, не тем теперь моя Грудь отягощенна; Зрю неверность ныне я: Тем душа смущенна. <1759> Сокрылись те часы, как ты меня искала, И вся моя тобой утеха отнята: Я вижу, что ты мне неверна ныне стала, Против меня совсем ты стала уж не та. Мой стон и грусти люты Вообрази себе И вспомни те минуты, Как был я мил тебе. Взгляни на те места, где ты со мной видалась, Все нежности они на память приведут. Где радости мои! где страсть твоя девалась! Прошли и ввек ко мне обратно не придут. Настала жизнь другая; Но ждал ли я такой! Пропала жизнь драгая, Надежда и покой. Несчастен стал я тем, что я с тобой спознался; Началом было то, что муки я терплю, Несчастнее еще, что я тобой прельщался, Несчастнее всего, что я тебя люблю. Сама воспламенила Мою ты хладну кровь; За что ж ты пременила В недружество любовь? Но в пенях пользы нет, что я, лишась свободы, И радостей лишен, едину страсть храня. На что изобличать — бессильны все дово́ды, Коль более уже не любишь ты меня. Уж ты и то забыла, Мои в плен мысли взяв, Как ты меня любила, И время тех забав. <1759> Ты сердце полонила, Надежду подала И то переменила, Надежду отняла. Лишаяся приязни, Я всё тобой гублю; Достоин ли я казни, Что я тебя люблю? Я рвусь, изнемогая; Взгляни на скорбь мою, Взгляни, моя драгая, На слезы, кои лью! Дня светла ненавижу, С тоскою спать ложусь, Во сне тебя увижу — Вскричу и пробужусь. Терплю болезни люты, Любовь мою храня; Сладчайшие минуты Сокрылись от меня. Не буду больше числить Я радостей себе, Хотя и буду мыслить Я вечно о тебе. <1760> В сырны дни мы примечали, Три дни и три ночи на рынке: Никого мы не встречали, Кто б не коснулся хмеля крынке. В сырны дни мы примечали: Шум блистает, Шаль мотает, Дурь летает, Разум тает, Зло хватает, Наглы враки, Сплетни, драки, И грызутся как собаки. Примиритесь! Рыла жалейте и груди! Пьяные, пьяные люди, Пьяные люди, Не деритесь! Конец 1762 или январь 1763 Не грусти, мой свет, мне грустно и самой, Что давно я не видалася с тобой. Муж ревнивой не пускает никуда; Отвернусь лишь, так и он идет туда. Принуждает, чтоб я с ним всегда была; Говорит он: «Отчего не весела?» Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда, Ты из мыслей не выходишь никогда. Ах! несчастье, ах! несносная беда, Что досталась я такому, молода; Мне в совете с ним вовеки не живать, Никакого мне веселья не видать. вернуться См.: Н. Финдейзен, Очерки, т. 2, с. 297–298. Слово «романс» до конца XVIII века не употреблялось; даже в музыкальном словаре, опубликованном в «Карманной книге для любителей музыки на 1795 год», этот термин еще отсутствует. Едва ли не впервые такое определение своим стихам дают Хованский («Аониды», кн. 1, М., 1796, с. 185, 203) и Державин («Муза», 1796, ч. 3, с. 152). |
