Но воздержимся обсуждать, кто кого тут кормил и поил. Иначе, чего доброго, Казахстан начнет заявлять, что кормил полстраны хлебом, Азербайджан начнет подсчитывать баррели нефти, Узбекистан вспомнит, кто кого снабжал хлопком, а та же Грузия и Молдова — кто поил вином. (Правда, как выяснилось — плохим вином, которое пить нельзя. Но ведь пили.) Украина тоже может приличный счет выставить. Так что воздержимся от дискуссии на эту скользкую тему.

В любом случае каждый имеет право на выбор.

Грузия такой выбор сделала. И коли этот выбор нам не по нраву, то надеяться изменить его, свергнув «прозападный режим Саакашвили», — мечта наивная.

Если грузинский народ решит избавиться от Саакашвили, он сделает это без нашей помощи. Но не стоит забывать, что в Грузии за вступление в НАТО высказалась на референдуме подавляющая часть населения.

Выбор в пользу НАТО может быть ошибочным. Но, критикуя его, надо отдавать себе отчет, что именно наша политика в абхазском и южноосетинском конфликтах способствовала росту пронатовских настроений в Грузии. И надо понимать, что взгляд на проблему Абхазии и Южной Осетии един здесь у всех — вне зависимости от любви или нелюбви к НАТО.

История отношений различных национальных групп, населяющих Грузию, — долгая и непростая история, как непроста история таких отношений в России.

Когда в начале 90-х годов Грузия — еще при Гамсахурдии — применила военную силу для решения конфликтов на своей территории, это был импульсивный и далеко не лучший вариант. Но почему мы считаем, что дудаевский сепаратизм в Чечне дал нам в свое время больше оснований применить военную силу?

Отправка в 1992 году в Грузию миротворцев по договору, подписанному Ельциным и Шеварднадзе, была логичной акцией. Хотя в полной мере назвать эти силы миротворческими — в международном понимании — довольно трудно. Миротворцы часто используются ООН для разделения противоборствующих сторон. Но к этому всегда привлекаются военные лишь из тех стран, которые никак не замешаны в конфликте. В данном же случае такие силы включали три батальона — из России, Грузии и Южной Осетии. Тут, кстати, следовало бы заметить, что «вооруженные силы» Южной Осетии — если использовать нашу терминологию — являлись не чем иным, как незаконными вооруженными формированиями. Ведь если такое название было правильным по отношению к «вооруженным силам» дудаевского режима в Чечне, то почему оно не должно распространяться на южноосетинских ополченцев? Разве мы до августа 2008-го не заявляли постоянно, что признаём территориальную целостность Грузии и ее суверенитет? А на территории суверенного государства не может находиться никаких законных вооруженных формирований, не подчиняющихся ее правительству.

Целых три года — начиная с 2005-го — Грузия просила заменить эти миротворческие силы контингентом ОБСЕ или ООН. Мы были категорически против.

Одновременно мы в ускоренном порядке раздавали всем желающим в Южной Осетии и Абхазии российские паспорта. Конечно, этот тонкий дипломатический ход дает нам теперь возможность говорить о защите граждан России от кровавого Саакашвили, действующего по наводке Америки. Но занятно, как бы мы посмотрели, если бы в свое время, скажем, американцы начали раздавать в Чечне паспорта США, чтобы потом иметь возможность «защищать» своих граждан? А желающих получить американское гражданство там, думаю, нашлось бы немало.

Гасить вооруженные конфликты, используя миротворцев, необходимо. Но в данном случае такая «миротворческая деятельность» могла привести лишь к одному — к войне.

Именно к этому она и привела.

Те методы, которые Саакашвили использовал в августе 2008-го, можно называть жесткими, более того — жестокими. Такое определение будет во многом правильным. Но разве методы, которые мы применяли в Чечне, были намного гуманнее? Или потери среди мирного населения были тогда меньшими, чем в Южной Осетии? Или существуют более гуманные (наши) и менее гуманные (их) установки залпового огня? И если уж мы в Чечне восстанавливали конституционный порядок, то почему те же действия, предпринятые не нами, теперь именуем агрессией?

Война — варварский способ решения конфликтов. И гибель каждого человека — величайшая трагедия. Но давайте уж пользоваться одной шкалой понятий. Такой, в которой сепаратизм называется сепаратизмом и не делится на плохой и хороший.

Часто, говоря о данной проблеме, ссылаются на косовский прецедент. Если Запад допустил отделение Косова, то чего нам церемониться?

Только, по большому счету, именно в наших интересах, чтобы косовский вариант не стал прецедентом, а оставался абсолютным исключением из правил. Отвечая на действия Запада признанием Абхазии и Южной Осетии, мы рискуем открыть ящик Пандоры. В том числе и у себя дома. Как гласит китайская пословица: «Тому, кто живет в доме со стеклянными стенами, не следует швыряться камнями». Хороший совет…

Мы стоим с Пикрией у кирпичной стены большого храма, окруженного деревьями, ветки которых усыпаны розовато-белыми точками. Это абрикосовые деревья, цветы на них появляются раньше листьев.

Тут же, недалеко, маленькая церковь, сложенная из сероватого камня. Такие встречаются здесь повсюду. У входа — группа людей.

— Сегодня Благовещенье, — указывает на них Пикрия. — Асмат вечером тебя в гости ждет. Там Нино с Никой будут, Кэти, Дали, Тамила. Придешь?

— Да куды ж я денусь? Тем более если праздник.

Отношение к религии, которое мне приходится здесь наблюдать, какое-то очень естественное. Это не похоже ни на распальцованную «религию» новорусских братков с висящим на золотой цепи «гимнастом», ни на ханжескую — бывших обкомовских секретарей, целующих иконы пред телекамерами. Здешняя — какая-то непоказная, обыденная. Такое отношение мне приходилось наблюдать в провинциальных российских городках. Такое же доводилось видеть — даже в советские времена — в Прибалтике. Здесь, в Тбилиси, практически любой водитель такси, проезжая мимо церкви, обязательно быстро перекрестится. То же самое сделает и школьник в автобусе, и обычный прохожий. Не каждый, но очень многие.

Грузинская церковь, наравне с русской, сербской и частью греческой, отмечает религиозные праздники по старому стилю. Только эти четыре — из всех тех в мире, что исповедуют православие…

Мы подходим к дому, где живет Пикрия. Возле автобусной остановки — немолодой человек в сером пальто. Пикрия подводит меня к нему: «Познакомься, это батоно Зураб — учитель Мариамки, наш большой друг».

Здороваемся, он протягивает руку, сопровождая это движение изящным кивком. Тонкое, загорелое лицо, густая шевелюра черных волос с проседью. Прекрасный бы вышел портрет.

— Здравствуйте, очень рад, — крепкое пожатие и снова изящный кивок.

— Здравствуйте.

— Мне Пикрия много о вас рассказывала.

— Надеюсь, хорошее.

— Можете не сомневаться.

У него отличный русский, практически без акцента.

Мы сопровождаем Пикрию до подъезда и возвращаемся к автобусной остановке.

— Вам сейчас куда? — спрашивает он.

— Мне на Чавчавадзе, к парку.

— Тогда вам удобнее спуститься вниз и там сесть на шестьдесят первый. Если не возражаете, я мог бы вас проводить.

— Буду признателен. Заодно и побеседуем, если вы не против.

Покидаем стоянку и двигаемся по узкой мощеной улочке. Справа и слева — всё тот же бело-розовый туман цветущих абрикосов.

Какое-то время идем молча.

— У меня дома спутниковое телевидение — неожиданно произносит он, глядя куда-то в сторону. — Можно смотреть российские каналы.

Я не знаю, как реагировать на эту информацию, а потому лишь киваю в ответ.

— Вы, наверное, представляете, что я там слышу?

— Примерно догадываюсь.

Он замедляет шаг, поворачивается ко мне и вдруг начинает говорить очень быстро.

— Ну, ладно, мне шестой десяток, я могу разобраться. Я понимаю, что такое политика. Я стараюсь быть объективным… И, кстати, здесь, у нас, пропаганда тоже работает. Вы ж не хуже меня знаете — эту машину только запусти… Но, понимаете, я ведь не один те каналы смотрю. У меня дочка восьмилетняя. И она спрашивает: «Папа, русские — наши враги?» Я пытаюсь ей что-то объяснить: «Вот, — говорю, — у вас в школе все мальчики хорошие, вы там дружите, да? Но бывает, что мальчишки подерутся между собой. Есть же плохие мальчишки, правда?..» Несу всякую ерунду. Но я очень боюсь, что она вырастет во всем этом. А ей ведь дальше жить… Всем нам еще жить… Вот тут — рядом…