Не знаю, справились бы мы с той бедой, коли бы и здесь на помощь не пришел Владимир Владимирович. Прибыв с визитом в Рязанскую область, он лично сел за штурвал самолета-амфибии, управляя, как писали в газетах, забором воды и сбросом ее на горящий лес. Полет этот, — сообщили те же газеты, — запланирован не был. «Глава правительства перешел из салона самолета в кабину пилотов неожиданно для сопровождающих и сел в кресло второго пилота».

У меня просто сердце замерло, когда прочитал эти строки. Но, представь, нашлись и такие, что стали злобно комментировать тот героический подвиг. Стали гадать: имел ли право садиться в кресло пилота человек, не имеющий к тому допуска? Стали подсчитывать, во что обошелся этот великолепный полет и сколько можно было бы погасить очагов пожара на эти средства. Просто мелкие, жалкие душонки, не способные оценить величие момента. Нет чтобы вспомнить, как еще в 2005 году лидер нации летал на стратегическом бомбардировщике, запускавшем крылатые ракеты, и тогда, говорят, даже занимал командирское кресло.

Но Владимир Владимирович, с присущей ему энергией, не останавливался на достигнутом. Осенью того же года он совершил беспримерный автопробег на отечественном автомобиле «Лада» по дорогам Сибири. Ни долгие часы, проведенные за рулем, ни тяготы, ни лишения не смутили его. Он с честью вынес это нелегкое испытание.

А в следующем году премьер-министр еще больше удивил мир. Приехав на Черное море, он спустился, надев акваланг, в морскую бездну и собственноручно извлек со дна старинные амфоры. Да, вот так вот — своими руками, в мутной воде, не страшась подводных камней.

Впечатляет, не правда ли? Однако и тут отыскались недоумки, взявшиеся глумиться над этими славными деяниями. То им, понимаешь, не понравилось, что за машиной лидера нации ехала целая кавалькада с обслугой и запасными машинами, то амфоры показались слишком чистыми, как из музея. А некоторые болтуны начали заявлять, будто премьер вздумал рекламировать себя, готовясь на новых выборах сменить Дмитрия Анатольевича. Начали вопрошать, как бы посмотрел Владимир Владимирович, в бытность Президентом, если бы его премьер-министр отвлекался от работы, занимаясь такой рекламой?

Просто не знаю, что творится в мозгах у подобных людишек…

Так прошли у нас эти три года — с две тысячи восьмого по две тысячи десятый.

А в две тысячи одиннадцатом — уже за пределами «нулевых» — подошел срок выборов нового Президента. И хотя тандем катил ровно, являя пример дружной работы обоих седоков, хотя и Дмитрий Анатольевич, и Владимир Владимирович не раз заявляли, что никто из них еще не решил, будет ли выдвигать свою кандидатуру на высший пост, что им еще только предстоит подумать, но слухи об этом с каждым днем разрастались.

В принципе, можно было бы и не гадать — Дмитрий Анатольевич, при всей его популярности в «либеральных кругах» и среди компьютерной молодежи, не мог похвастаться ни полетами за штурвалом, ни амфорами, добытыми со дна морского. Да и по части спортивных достижений, как выяснилось, он мог предъявить лишь игру в бадминтон, что явно уступало восточным единоборствам и слаломным лыжам.

Конечно, модернизация с инновациями привлекала многих, особенно из числа тех же молодых людей, но и стабилизация без всяких инноваций тоже имела немало сторонников — из тех, кто постарше. А кое-кто даже начал говорить, что неплохо бы, если бы оба, сидящие на двухместном велосипеде, рискнули выставить свои кандидатуры.

Споры не затихали. Народ пристально вглядывался в мерцающий экран «ящика», сравнивая два лица:

— А вдруг и впрямь оба пойдут, Колян? Чо тогда делать?.. Этот, молодой, вроде как ничего себе. Но как-то вот, что-то вот не хватает. Чо скажешь, Коль?

— Чо скажу, чо скажу… Прежнего садить надо. Этот пацан разве кувшинину в море достанет? Да не в жисть. Слабак.

— А на кой тебе тот кувшин сдался?

— На кой, на кой… Раз достал, значит надо… Не, я за старого буду. А ты — как хошь.

— А я, Коль, еще подумаю…

Прогрессивная общественность тоже замерла в ожидании чуда:

— Как думаете, Арсений Христофорович, неужели рискнут?

— А почему бы и нет, милейший… Времена, знаете, изменились. Вы последнюю речь слышали?

— Насчет модернизации?

— Именно так… А модернизация, скажу я вам, требует новых подходов. Раскованности ума, так сказать.

— Полагаете, тот, который лидер, допустит?

— А почему бы и нет, Христофор Арсеньевич? Двенадцать лет при власти, пора отдохнуть. Дорогу молодым, как говорят.

— Золотые слова… Но всё ж позволю себе усомниться. Власть, знаете ли, вещь такая… Привыкаешь.

— Ну, не знаю, не знаю… А в чем, собственно, проблема? Если захотят вернуть, если доверят еще разок, значит, так тому и быть. Vox populi vox Dei. Глас народа — глас Божий… А если решат иначе, то думаю, согласится, уступит… Я б уступил.

— Эх, вашими бы устами, Арсений Христофорович…

Споры велись, а решающий день близился.

Но прежде чем перейти к тому дню, вернусь к событиям, о которых обещал рассказать поподробнее. То есть о военных действиях в Грузии. Подробно говорить о них не буду, ты, надеюсь, поймешь всё из фрагментов моих «путевых заметок», написанных после возвращения из Тбилиси. В них, конечно, лишь субъективный взгляд на проблему, но ведь любой взгляд — субъективный. Может, и не стал бы приводить здесь свои записки — наелся уже политики, самому обрыдла. Но там даже не о политике, там о людях, которых эта политика давит. Мне тогда на всю эту историю просто с человеческой точки зрения посмотреть хотелось.

Это — 2009 год. Я сейчас долго думал, цеплять ли те фрагменты к письму — они же совсем по-другому написаны и совсем в другое время. Только хочется всё же показать тебе людей, с которыми встречался, чтобы и ты мог побыть среди них, раз уж нам вместе съездить туда не пришлось.

В общем, такое вот «лирическое отступление»…

Пузатенький «Боинг 737», приземлившись, долго катил по бетону, выруливая к зданию аэропорта. Шум двигателей, обрывки фраз, русская и грузинская речь. Украинская стюардесса (мы летели из Киева) тщетно молила вскочивших с мест пассажиров потерпеть и не торопиться. Терпели секунд пятнадцать. Затем картина повторялась…

В холле аэропорта всё протекало более чинно. Пройдя контроль и ухватив с ленты транспортера свой чемодан, я разглядел в толпе встречавших Пикрию. За ее спиной, подобно монументу, возвышался Ираклий. А вскоре мой старенький баул уже покоился на заднем сиденье не менее старенького «Фольксвагена». Мне, как гостю, отводилось место рядом с водителем. Ираклий одной рукой крутил баранку, другой жестикулировал, ибо речь, не сопровождаемая жестами, есть не речь, а занудство. Грузия…

Вечер. Девятый час. В Петербурге еще светло, а тут черное небо, звезды и под ними — как отражение — россыпь огней лежащего в темной долине города, который я видел последний раз тридцать два года назад.

— Ну, как у вас там? — спрашивает Ираклий.

— Снег, — отвечаю я.

— Снег, — глубокомысленно повторяет он. — Снег — это плохо.

— Угу.

Наступает долгая пауза.

— А у вас тут как? — спрашиваю, чтобы прервать молчание.

— У нас? — Ираклий оживляется и рассекает воздух ладонью. — У нас всё хорошо, дорогой. Ну, сейчас, конечно, не совсем чтоб просто. Вот до войны у меня…

Пикрия сзади деликатно кашляет. Разговор снова прерывается.

— Ты знаешь, дорогой, — продолжает Ираклий спустя минуту, — мы сейчас приедем, сядем за стол, Элисо тебя давно ждет. Ты нам про Петербург расскажешь. Я, знаешь, когда был в Петербурге? Я сам уже не помню когда. А ты нам расскажешь про свою жизнь. Про детей, про жену расскажешь. А про всю эту политику мы говорить не будем. Ну, зачем нам эта политика? Правда, дорогой?

Я не собираюсь говорить о политике. Я еду к своим друзьям — в город, очаровавший меня когда-то и слившийся тогда с картинами Пиросмани, с голосом Нани Брегвадзе, с «Певчим дроздом» Иоселиани. В легкий, теплый город Тбилиси, лежащий там, впереди, у подножия гор, обступивших это ночное шоссе.