Что до меня, то полет мне очень понравился. Даже клюв понравился. Если бы еще вместо белого комбинезона хороший костюм с галстуком, совсем отлично гляделось бы…

Теперь действительно — всё.

Вроде бы всё описал, что довелось повидать за эти «нулевые» годы. Коротко, пунктиром описал, но уж как получилось.

Что еще сказать тебе напоследок, чтобы не завершать ерничаньем?

Здесь много чего было, да обо всем сил не хватит — ни у меня писать, ни у тебя — читать. И потом, знаешь, чем дольше вертимся мы в этом круге, тем как-то скучнее наблюдать и описывать. Ничего ж нового, по сути, шагаем тем же путем — от реформы «под руководством» — к застою «под руководством».

А лидер нации… Ну что, лидер — сколько «лидеров» уже перевидал мир. Вожди, Генсеки, аятолла, товарищ Ким Ир Сен (там, кстати, уже третий Ким правит — семейный бизнес, можно сказать). Картинка-то ведь простая — либо ты временно нанятый и сменяемый без всяких «рокировочек», при живой конкуренции, либо — Великий Кормчий, и тебя некем заменить.

Это ж аксиома, сам всё отлично знаешь…

Об инновациях-модернизациях тоже всё тебе рассказал. Юноша на тандеме свое отработал, теперь старший партнер вынужден исправлять. Недавно вот решил вернуться к проверенным методам. Отныне, как было заявлено, начнем заниматься «индустриализацией», вспомним тридцатые годы. Во главе угла — «военно-промышленный комплекс», который нынче креативно именуется «оборонно-промышленным». По идее, должен вытащить и всё остальное. Один раз, правда, всё остальное похоронил, но в этот раз непременно вытащит.

Так что и здесь идем по проверенному пути.

О борьбе с коррупцией тоже вроде бы написал достаточно. В оборонке, ясное дело, никаких коррупционеров не будет. А то, что упомянутый раньше Главный военный прокурор заявил, будто «воровство бюджетных средств при гособоронзаказе достигло астрономических масштабов», так много ли он понимает в астрономии?

Ну, допустим, сперли оборонщики сотню-другую миллиардов, так это же мелочевка. Наш главный контролер из Счетной палаты намедни подсчитал, что из бюджета каждый год тырят один триллион рублей. (Ага, триллион, триллион, не ослышался.)

Как видишь, и в этом отношении стабильно развиваемся.

И патриотизм всё так же лелеем, хотя мальчики-девочки теперь флажками не так часто машут. Оно и понятно — выборы прошли, пока держат в резерве. Наступит время, еще понадобятся.

Что же касается лидера, то на днях выступал он с большой речью перед избранниками народа и прочей «элитой», допущенной на эту церемонию. Я, грешным делом, присел к телевизору полюбопытствовать.

Смотрелся лидер неплохо, всё так же молод и силен — хоть завтра в новый полет. Говорил долго, перечислил успехи, дал указания.

В частности, потребовал ликвидировать «офшорную бюрократию». (Это, на мой взгляд, он сказал, не подумав. Где ж прятать денежки, как не в оффшорах? С такими указаниями надо поосторожнее — тема скользкая.)

От бюрократии перешел к идеологии. Заявил, что «политика очищения и обновления власти будет проводиться твердо и последовательно». Это правильно, хотя и здесь следует держать генеральную линию — разок обновил, дал товарищу посидеть на тандеме и хватит.

Вообще о политике сильно не распространялся, но сказал, что надо бы выработать «кодекс добросовестной политической конкуренции». Я думаю, это излишнее — куда ж добросовестнее, чем сейчас?

Потом снова заговорил об экономике, велел разработать «дорожные карты» по развитию новых отраслей. Про другие, реальные дороги — те, что с асфальтом или с рельсами, говорить не стал.

И здесь для тебя маленький штрих, касаемо вечной «дорожной» проблемы.

Знаешь, сколько километров железных дорог строят в год китайцы? Две с половиной тысячи. А угадай, сколько мы строим?.. Восемьдесят пять. (Не восемьдесят пять тысяч, братец, а просто восемьдесят пять.) Но это так, к слову.

Да бог с ними, с китайцами, у них — дороги, а у нас — патриотизм. И об этом наш лидер говорил много и горячо — пересказывать не берусь, вдруг заплачешь от избытка чувств…

Так просидел я перед «ящиком» минут сорок, чего давно со мной не случалось.

Сидел, глядел и слушал, хотя прекрасно знал, что ничего нового не услышу. Ничего нового и не услышал, только вспомнил девушку, писавшую в интернете: «Зато я теперь знаю, при ком состарюсь».

Посидел, встал, вырубил «ящик» и пошел дописывать этот свой опус.

И пока стучал я по клавишам, где-то там, далеко, на трибуне стоял немолодой уже человек, изо всех сил пытавшийся сохранять облик «крутого парня».

Стоял тот, что бегал когда-то пацаном в старом питерском дворе среди таких же, как он, пацанов, одетых в застиранные рубашки.

Тот, что в новенькой форме со щитом и мечом на погонах слушал когда-то ежедневные лекции о происках врагов Родины.

Тот, что бродил когда-то по улочкам тихого Дрездена, глядя на витрины уютных кафе и вдыхая запах румяных немецких булочек «цвибак».

Тот, что пересидел во многих креслах многих кабинетов, устало глядя в циничные глазки «коллег по работе» и всё больше сливаясь с ними.

Тот, что сейчас, выступая с трибуны, видел перед собой уйму таких же циничных глаз и бесцветных физиономий. Но его от них не тошнило, ибо рефлекс этот, если он и был когда-нибудь, давно исчез. Хотя, скорее всего, и не было никогда такого рефлекса…

А в зале большого дворца, под яркими люстрами скучали его чиновники, делая вид, что подобострастно внимают ему.

Сидели те, что перевидали за много лет много начальников и знали только один закон выживания — кивать в ответ на всё, что тебе говорят, и говорить лишь то, что хотят от тебя услышать…

А за окнами того дворца, в огромном городе спешили по своим делам тысячи людей, молодых и старых.

Тех, что пережили не одного вождя, таскали их портреты на демонстрациях, молча глядели, как меняются эти портреты, и слышали множество речей, предназначенных для одного — вешать им лапшу на уши.

И тех, кому лапша эта осточертела, и они, преодолев страх, выходили на улицы с нарисованными от руки плакатами.

Один из таких плакатов я сам видел совсем недавно. Его держала молодая женщина, закутанная в шерстяной платок. На плакате большими неровными буквами были выведены две фразы, которые показались знакомыми. Перечитал еще раз и заметил внизу, в уголке: «Салтыков-Щедрин».

Я не уверен, что это его фразы. Но я действительно видел эту женщину, видел так же близко, как ту женщину с ребенком, что когда-то подошла к нам с тобой на площади, возле Мариинского — помнишь? И я действительно прочитал на плакате, который она держала в руках, эти слова:

Такие дела, братец.

На том, пожалуй, и закончу письмо.

Извини, коли утомил тебя нашими заморочками. Но ты же сам хотел досмотреть. Вот, рассказал, в меру силенок.

Что там дальше будет, неизвестно. Может, наш ново-старый гарант один срок отсидит, может, два. (Я имею в виду — в кабинете.) А может, они с премьером через шесть лет снова местами поменяются. Или, может, через двенадцать. Нынешнему премьеру к тому времени всего-то под шестьдесят будет — мальчишка еще. Самое время порулить, помодернизировать.

Так, глядишь, восемнадцать годков и промелькнет. Если только наш гарант не придумает новый велосипед-тандем и не подыщет себе нового партнера.

Хотя, может быть, всё как-то совсем по-другому сложится. И тогда кто-нибудь другой напишет другое письмо и расскажет, что нынешняя эта площадь закончилась лучше, чем та, на которой мы с тобой встретились в одна тысяча девятьсот девяносто первом году.

А возможно, так и будем мы год за годом ждать, что появится здесь великий герой — белый, пушистый, с хвостом, в сапогах. Взмахнет он хвостиком, и мигом прозреем, и словно крылья за спиной вырастут. И воспарим, наконец, в светлое небо свободы — туда, где летают одни лишь журавлики…