– И это всё, на что ты способна?

 Чёрная ткань его плаща выскальзывает из моих пальцев, на ощупь она как слизь. Якушев уносит Альбину в разверзшиеся огненные врата, и они смыкаются за ним, а в моих ушах стоит гул и рёв пламени.

 Они говорят, что прошло пять дней, а мне кажется, что пять лет. Пять лет странствий по пустыням и болотам, по горам и лесным дебрям, по заброшенным мёртвым городам – и я возвращаюсь домой, в пустую квартиру, с пластырем на лбу и усталой душой.

 Я мою руки и вижу в зеркале незнакомую женщину с полуседыми волосами и пластырем на лбу. Я хмурюсь, и она хмурится. Я дотрагиваюсь до волос, и она тоже трогает свои седые космы.

 – Вы кто? – спрашиваю я, и её губы тоже шевелятся. Она отвечает: – Головина Анастасия Петровна, – а мои губы шевелятся синхронно её словам.

 Звонит телефон.

 – Настя, похороны завтра в час. Я за тобой заеду. Как ты там, золотце?

 Впервые у Дианы Несторовны такой тихий и усталый голос, совсем не похожий на её обычный – бодрый и звучный.

 – Приезжайте лучше сейчас, если можно, – прошу я. – Я очень хочу вас увидеть.

 – Сейчас не могу, лапушка, – отвечает она. – Хлопот по горло... Завтра увидимся.

 Я знаю, что такое подготовка похорон, и понимаю её, но желание увидеть её и обнять не становится от этого слабее. А завтра, на людях, я вряд ли смогу это сделать.

 Что же мне делать с этой седой женщиной в зеркале? Глаза у неё вроде молодые, и морщин как будто не видно, но седые волосы производят странное впечатление. Пойти, что ли, купить пару упаковок краски? Я пересчитываю свои финансы, беру с собой триста рублей и выхожу на улицу.

 Улица как улица, всё как всегда: машины, люди, выхлопные газы. Никому нет дела до седой девушки, чьё странное отражение плывёт в витринах и стёклах машин, лужах и дверях. Она шагает размеренно и вроде бы целенаправленно, и никого не интересует, по какому делу и куда она идёт. Она не ругается матом на всю улицу, не раздевается догола, не угрожает себя поджечь – так с какой стати обращать на неё внимание? Напротив, она ведёт себя вполне прилично и законопослушно – идёт себе и идёт молча, постукивая каблуками и никого не задевая, девушка-тень. У неё в кармане триста рублей, которые она хочет потратить на краску, чтобы не стало видно её седины, а отнюдь не на водку.

 Вчера ей задавали вопросы по поводу катастрофы на автодороге, и ей пришлось объяснять, как она туда попала в шестом часу утра, в каких отношениях состояла с погибшими; это было очень неприятно и тяжело, в том числе и разбирательство о звонках. Выходили непонятки: Диана Несторовна (со слов её погибшей сестры) утверждала, будто седая девушка звонила погибшей примерно без десяти пять и просила приехать, а девушка пыталась доказать, что звонить-то она звонила, только не дозвонилась. Детализация звонков подтверждала её слова: ею был сделан один звонок в пять ноль восемь, и выходило, что Диана Несторовна либо лжёт, либо где-то ошибается – скорее всего, со временем звонка. Но Диана Несторовна настаивала, что сестра ей позвонила в пять и сказала, что седая девушка звонила ей десять минут назад, – следовательно, звонок должен был быть зарегистрирован где-то без десяти пять. Но согласно детализации, никакого звонка в это время с номера седой девушки не поступало, а поступил звонок с какого-то странного несуществующего номера, не закреплённого ни за каким абонентом. Над загадкой этого звонка и ломали головы сотрудники, коим было поручено разобраться в этом деле.

 Седая девушка не пострадала от взрыва: погибшая Альбина Несторовна Риберт закрыла её своим телом. Патологоанатомическое исследование показало, что смерть Риберт Альбины Несторовны наступила от травм, полученных ею в результате падения машины с дороги в овражек. Причины самого падения ещё расследовались, но предварительные выводы были в пользу версии, что водитель каким-то образом не справился с управлением  – вероятно, заснул за рулём. Никаких снотворных, алкоголя или наркотиков в его крови обнаружено не было, никаких заболеваний или патологических состояний, приведших бы к потере им управления, также не было выявлено: погибший Войко Рюрик Ростиславович на момент гибели был вполне здоров и находился в адекватном состоянии. Никаких явных зацепок, указывавших на то, что авария была каким-то образом технически подстроена, также не наблюдалось, а чтобы разобраться в этом подробнее, нужно было время и усердие. По-видимому, и с тем, и с другим у ответственных за раскрытие этого дела сотрудников обстояло плохо. С самого начала чувствовалось их желание всё списать на несчастный случай.

 Седая девушка идёт по улице, заходит в магазин и разглядывает полки с краской для волос. Берёт одну коробку, другую, третью, выбирает, читает, рассматривает, но ставит все коробки на место. От краски для волос она переходит к другим полкам, рассматривает шампуни, бальзамы, кремы, гели для душа. В итоге краску она не покупает и выходит из магазина с пустыми руками.

 На что же она тратит деньги? Сто рублей она оставляет в церкви в ящике для пожертвований, а за двести покупает книгу и дарит её проходящим мимо неё по улице смеющимся девочкам. Девочки приятно удивлены и озадачены её поступком, а седая девушка, улыбаясь, идёт себе по улице дальше.

 Она долго бродит по улицам и успевает проголодаться, но в карманах у неё ни гроша. Нужно возвращаться домой, но ей не хочется идти в пустую квартиру, где её встретят только тикающие часы и тишина, поэтому она сворачивает на другую улицу и входит в другой дом, где жила её подруга – до того, как ей надели наручники и отправили далеко, туда, где суровые и долгие зимы. Мать подруги впускает её, и они пьют на тесной кухоньке чай с пирожками. Маленькая тихая женщина со святым терпением в глазах качает головой и спрашивает, что случилось, а седая девушка улыбается. Крутые повороты судьбы, говорит она. Но что не убивает нас, то делает сильнее.

 Совсем сбежать из своего дома она не может, а потому всё-таки под вечер возвращается к тишине и тикающим часам. Жизнь шуршит по улице мимо, поднимая колёсами пыль, а она стоит на балконе и просматривает кадры из прошлого, то улыбаясь, то вытирая слёзы. В окна заглядывает лето потерь, лето боли и тоски. У этого лета точно такое же солнце и небо, как и у обычного, так же шелестит оно зелёной листвой и устилает асфальт снегом тополиного пуха, так же проливает дожди и гремит грозами, и другие люди не замечают никакой разницы, а она замечает, потому что это самое страшное лето в её жизни. 

 Так получилось, что настоящее лицо Альбины я впервые увидела на высоком, роскошном надгробном памятнике – чёрной гладко отшлифованной плите высотой в два метра. Что я могу сказать? Она была красива. Её старшая сестра Диана была как бы черновым вариантом, из которого природа удовлетворилась лишь глазами, которые и перенесла почти в неизменном виде на лицо младшей сестры. Светлые, ясные, с тёмными густыми ресницами и красивыми бровями, они были единственной яркой чертой сходства между сёстрами, а всё остальное природа в Альбине сделала с гораздо бОльшим изяществом и утончённостью. И всё же это было не то лицо, которое я любила: моё любимое лицо было со шрамами и без глаз.

 «Аля, Аля», – пела, как струна, моя боль, всверливаясь в моё сердце. Всё, что осталось от моей Али, скрывал светло-коричневый лакированный ящик, окружённый белым дрожащим облаком цветов; его везли с закрытой крышкой, и никто не видел её лица. Ничего не чувствуя, не понимая от звенящей во мне боли, я села в автобусе на заднее сиденье, но и там не давала воли слезам: мне почему-то казалось, что при стольких посторонних людях я не должна обнаруживать своего горя так сильно, чтобы они, не приведи Бог, не подумали чего. А слёзы кипели и клокотали во мне, они готовы были извергнуться, как лава, терзая мою грудь настоящей физической болью; я из последних сил удерживалась, чтобы не броситься на колени в проход, заломив руки, и не завыть, не заголосить на весь автобус, и в какой-то момент мне уже казалось, что я больше не могу держать крик в себе. Автобус остановился, люди стали выходить, и я тоже выползла – самой последней.