Когда я провожала Альбину до машины, у меня рвалось из груди сердце. Слова чугунными гирями висели на душе и не шли на язык. Мы так и не сказали отцу, что между нами произошло. И тяжелее всего было осознание, что он вряд ли сможет это понять. Возле дверцы машины рука Альбины потянулась, чтобы обнять меня, но какое-то шестое чувство заставило меня бросить взгляд вверх, на кухонное окно. Там стоял отец.

 – Аля, папа видит нас в окно, – сказала я.

 – Рюрик, покури, – сказала Альбина.

 Рюрик вышел из машины, а мы сели на заднее сиденье. С полминуты мы молчали. В небе парила крылатая тоска, сердце надрывно саднило. Слёзы, которые копились у меня в горле, наконец прорвались наружу.

 – Ты что, маленькая? – Моей щеки ласково коснулась ладонь Альбины.

 Из меня выплеснулось:

 – Аля… Ты… Ты моя родная. Это ты – тот человек, на которого я хочу обрушить всю мою любовь.

 – Я в этом не так уверена, – сказала она грустно. – Я думаю, ты достойна лучшего, малыш. А я не стою и тысячной доли твоей любви. Не трать на меня драгоценное время твоей молодости. Вряд ли у нас с тобой что-то получится.

 – Как ты можешь так говорить, Аля? Ты меня не любишь… Не любишь! 

 Я рыдала, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. Альбина печально молчала, потом развязала и сняла галстук, как будто он её душил.

 – Люблю… Люблю, моя родная, – проговорила она глухо. – И именно поэтому я не хочу, чтобы ты страдала. Если ты выберешь меня, ты сама знаешь, что это будет значить. Будет тяжело. Если ты не уверена, что выдержишь это, лучше и не начинать…

 – Да мне плевать! – вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. – Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке!

 – Речь не о бабушках, – возразила Альбина. – На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему.

 Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы.

 – Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше – ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?!

 Рука Альбины легла на мою.

 – Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я – твой последний шанс.

 – Может, и правда – последний, – прошептала я.

 – Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.

 По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.

 – Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову!

 Она сжала мою руку.

 – Настенька… Ты – мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты – чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё.

 У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала:

 – Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать…

 Альбина протянула ко мне руки.

 – Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня.

 Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб.

 – Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать.

 На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода.

 Не знаю, как я дошла до квартиры. Двигаясь, как марионетка с обрезанными нитками, я убирала со стола и мыла посуду, а отец что-то говорил, но я ничего не понимала.

 Итак, записка написана, холодильник полон как никогда, и я, решив, что отец не будет на меня в обиде за не приготовленный ужин, говорю:

 – Я готова, Аля, пойдём.

 Я помогаю ей обуться, и она снова становится на голову выше меня. Потом я подаю ей плащ и шляпу. Прошу:

 – Давай без парика.

 – Ладно, только для тебя, – улыбается она и надевает шляпу.

 Её парик я кладу в свой пакет, закрываю квартиру, и мы спускаемся по лестнице. Я поддерживаю Альбину за талию, но она спускается уверенно, почти как зрячая, а вот мои ноги меня подводят. Слегка пошатнувшись, я успеваю опереться ладонью о стену, и Альбина сразу же приостанавливается, заботливо обняв меня за плечи.

 – Тихонько, малыш…  Что, головка кружится?

 – Вроде бы нет, – отвечаю я.

 Она качает головой.

 – Угораздило же тебя наглотаться этих таблеток… Давай пойдём помедленнее, и держись за меня.

 – Да ничего, всё уже нормально, Аля, – уверяю я.

 Мы спускаемся с крыльца, подходим к дверце джипа, предупредительно открытой Рюриком.

 – Садись, заинька, – говорит Альбина.

 Я забираюсь на сиденье, продвигаюсь к противоположной дверце, Альбина садится следом за мной. Рюрик, прежде чем захлопнуть дверцу, окидывает её внимательным взглядом.

 – А парик, Альбина Несторовна? Оставили?

 – Нет, я его просто не надела, – отвечает Альбина. – Кажется, он у Насти.

 Я киваю. Рюрик замечает ещё одну забытую вещь:

 – А перчатки?

 Она щупает карманы.

 – И правда. Вот я растеряха! Настенька, они не у тебя?

 Мне становится не по себе: это я должна была проследить за тем, чтобы она ничего не забыла.

 – Нет, они остались там, – признаюсь я. – Сейчас, я сбегаю за ними.

 Рука Альбины ложится на мой рукав.

 – Ни в коем случае, милая. Бог с ними, в другой раз заберу.

 – В другой раз – забудете, – предупреждает Рюрик. – Лучше сейчас забрать.

 – Пустяки, Рюрик. Настенька, не беспокойся. Это не последняя моя пара, у меня их куча. Всё, Рюрик, домой. Настя едет с нами.

 – Да, Альбина Несторовна.

 Дворники, скользя по лобовому стеклу, размазывают ручейки дождевой воды. Снаружи ничего интересного, только мокрые улицы, машины, автобусы и маршрутки, а внутри, рядом со мной – колени Альбины. Я знаю, что если я их потрогаю, она не будет возражать, но я могу только опустить голову ей на плечо и взять за руку: усталость придавила меня, как бетонная плита. Могучий джип мягко катится по улице, и у меня такое ощущение, будто мы едем в огромном танке, достающем своей башней до неба, давя на своём пути людей и автобусы, как муравьёв.

 – Зайчонок, как ты себя чувствуешь? – тепло щекочет мой висок голос Альбины.

 Посылая нервные импульсы за миллионы километров, я шевелю губами:

 – Нормально… Только спать хочется. Я люблю тебя, Аля…

 Да, я люблю её, и мне неважно, что Рюрик это слышит. Пусть. А тёплый, чуть грустный голос отвечает мне с сияющих облаков рая: 

 – И я тебя, зайчишка.

 Мы уже плывём на светлом облаке над тёмными тучами, грозно клубящимися внизу. В них скопился электрический гнев, он грохочет и перекатывается, угрожая нам ветвистыми белыми вспышками, но ему нас не достать: мы поднимаемся на нашем облаке к сияющему солнцу.