Мы ехали две ночи и день и прибыли в Оршу рано утром 4 августа. Пока все шло гладко, но самая трудная и опасная часть нашего путешествия была еще впереди.
Выйдя на перрон, я увидела вооруженных до зубов матросов, выпрыгивающих из поезда. По совету одного из наших петроградских доброжелателей в Орше мы должны были пойти в еврейскую контору, владелец которой тайком переправлял через границу людей без документов. Муж с Алеком пошли проверить наши чемоданы. Я осталась ждать на платформе. И в тот момент ко мне подошли два солдата и попросили показать документы. Я оцепенела от ужаса.
— Они у мужа, — ответила я, стараясь выглядеть естественно. — Он уехал в город по делу. Не знаю, когда вернется, — добавила я на случай, если они захотят подождать. Солдаты посовещались. Они могли меня арестовать и увести с собой. Но по какой то причине решили этого не делать и даже не стали ждать моего мужа. Едва они отошли, как вернулись муж с Алеком.
Я прекрасно понимала, какая опасность мне грозила. Мы могли никогда больше не увидеться.
Выйдя со станции, мы направились на поиски еврейской конторы. Ею оказалась небольшая лавка на окраине города. Муж пошел туда один.
Переговоры продолжались очень долго; следовало осторожно подбираться к истинной цели визита, но когда муж вышел, я сразу поняла, что они не договорились.
Узнав, что у нас нет документов, владелец магазина наотрез отказался нам помогать, и никакие доводы или деньги не могли заставить его изменить свое решение. Он сказал, что в последнее время охрана границы усилилась и без документов у нас нет никаких шансов.
Мы оказались в тупике. Тот еврей был нашей единственной надеждой. Мы не знали, что теперь делать.
Разочарованные до слез, мы отправились на поиски жилья.
Единственная приличная гостиница в городе была переполнена; мы не могли там остановиться. Кроме того, у входа стояли несколько матросов, приехавших тем же поездом. В гостинице нам дали адреса частных домов, где сдавали комнаты приезжим; но, взглянув на них, мы решили даже не заходить внутрь. Лучше провести ночь под открытым небом, чем попасть в руки владельцев таких домов.
Итак, мы остались без крыши над головой, без документов, в чужом городе, заполненном беженцами, — среди которых, как мы узнали, свирепствовали тиф и дизентерия. Более того, в любую минуту нас может задержать большевистский патруль.
Как часто бывает, люди, оказавшись в безвыходном положении, принимают героические решения, и наше тоже было принято под влиянием обстоятельств. Мы не могли оставаться в Орше, но и в Петроград вернуться не могли. У нас не было выбора; пришлось все поставить на одну карту.
Я предложила своим спутникам отправиться прямиком к границе и попытать свое счастье там. Мы взяли извозчика, заехали на вокзал за вещами и отправились на пограничный пункт. Я отчетливо помню неровную пыльную дорогу под палящим солнцем и бесчисленные повозки с украинскими беженцами, возвращающимися домой крестьянами.
У нас не было четкого плана действий, точного представления, что нам нужно делать. Мы все понимали, что добровольно идем прямо в логово льва.
Извозчик, с трудом пробираясь между повозками и пешими людьми, наконец остановился перед забором, перегородившим дорогу. Это и есть граница, сказал он.
Мы вышли. Слева от дороги стоял низкий деревянный сарай; дверь была открыта, и на крыльце, загородив собой вход, стоял огромный мужчина в новенькой солдатской форме — в гимнастерке из тонкой ткани, без погон и в начищенных до блеска сапогах.
В руке он держал длинную плеть, и ее тонкие кожаные концы извивались у его ног, как живые змеи. Фуражка была сдвинута на затылок, из под нее выбивалась прядь темных волос и падала на лоб. Его гладко выбритое круглое лицо выражало полное довольство собой. Он не имел ничего общего с солдатами, которых я знала на войне и к которым привыкла; я понятия не имела, как с ним разговаривать.
Но медлить было нельзя — он уже нас заметил и, не меняя позы, следил за нашим приближением к сараю.
Нерешительность или смущение могли все погубить. Я смело подошла к нему. Но даже теперь не знала, что сказать. Подняв брови и не наклоняя голову, он окинул меня насмешливым взглядом.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Послушайте, — начала я и остановилась, старясь придать голосу больше уверенности. — Рано утром мои родственники пересекли границу. Наш поезд опоздал, и мы не успели получить бумаги. Боюсь, наши родственники уйдут слишком далеко, и мы не сможем их догнать. А мне необходимо увидеть их до того, как они пересекут германскую границу. Разрешите нам пройти. Как только мы с ними встретимся, мы сразу вернемся и оформим свои документы.
— Не могу, — ответил он. — Для того, чтобы перейти границу, нужен пропуск Совета Орши. Он у вас есть? И как насчет украинской визы?
— Но я же говорю вам, что мы не успели получить наши бумаги, — воскликнула я, пытаясь изобразить естественное волнение. — В этом то все и дело. Наши украинские визы у родственников, — сочиняла я на ходу.
— Покажите мне свои удостоверения личности и документы, выданные вам в том месте, откуда вы приехали.
Муж достал из кармана бумагу, выданную Павловским Советом. Представитель власти, от которого зависела наша судьба, взял ее в руки и стал изучать. Наша фамилия была написана неразборчиво; наступил решающий момент. К счастью, его внимание отвлекли печати, изобилие которых, казалось, произвело на него впечатление.
— Хм, — буркнул он, переводя взгляд с печатей на нас, — я все равно не могу вас пропустить.
— О Господи, какой ужас! — запричитала я, все больше входя в свою роль. — Что же нам делать? Если мы сейчас не получим свои визы, нам придется начинать все заново. Вы хотите, чтобы мы вернулись в Петроград?
— Мне все равно, что вы будете делать, но я не могу позволить вам пройти без пропуска, — с некоторой долей раздражения сказал он.
Я твердо решила не сдаваться. Будь что будет, но мы должны оказаться с другой стороны большевистского забора. Все наше будущее, вся наша жизнь зависели от этого.
— Вот что! — внезапно я решилась на чудовищный риск. — Видите дрожки? Там все наши вещи, и брат мужа останется с ними до нашего возвращения. Да и денег у нас нет. — С этими словами я открыла свою старую сумочку и сунула ему под нос. Кусок мыла с бумагой от шведской дипломатической миссии в этот момент лежал в кармане моего дождевика и, казалось, прожигал меня насквозь. Ручки с деньгами были в карманах у мужа. Что, если этому солдату вздумается обыскать нас?
Однако я поняла, что мои последние аргументы на него подействовали; он колебался. Я вновь принялась убеждать его. Мое красноречие заставило его замолчать. Наконец, оглядевшись по сторонам и убедившись, что мы одни, он неожиданно махнул рукой:
— Ладно, проходите.
Я так удивилась, что даже не смогла ответить; мы с мужем сделали шаг по направлению к двери.
— Нет, сюда, — показал он на другую дверь. Мы прошли через вторую комнату, где сидели изнуренные служащие в таможенной форме прежних времен. Они проводили нас любопытными взглядами.
Через мгновение мы оказались по ту сторону большевистского забора. Перед нами простиралась полоска нейтральной земли, около четырехсот метров шириной, которая отделяла нас от германской стороны.
По неизвестным причинам обе границы были в то время закрыты. Украинские беженцы, которых мы видели на дороге, огромной компактной толпой собрались на этой узкой полоске земли. Судя по всему, они провели здесь уже немало времени. Голодного вида крестьяне в лохмотьях апатично стояли вокруг повозок со своими пожитками, лошади едва держались на ногах от голода. Убогие коровы и овцы стояли с опущенными головами, слишком уставшие, чтобы щипать траву. На некоторых повозках среди тряпья лежали дети, истощенные и ослабшие от голода или болезни; они были худые, как скелеты. Никогда в жизни я не видела более жалкого сборища людей и животных.
Мы пробрались через толпу. Никто не обратил на нас ни малейшего внимания. Мы приблизились к германскому забору, сложенному из кирпичей, за которым виднелась колючая проволока.
