Он считал, что у Юсупова было достаточно возможностей, позволяющих ему выбрать другой, более подходящий способ избавиться от Распутина. Отец обвинял Юсупова в том, что он втянул Дмитрия в преступление, которое принесло ему дурную славу.

Более того, отцу казалось, что императрица станет более консервативной и реакционной в своих взглядах и будет еще более решительно выступать против любых уступок общественному мнению.

Никакие советы, опасался он, сейчас не подействуют: и она, и император полностью отдалились от всех и принимают только сторонников Распутина. Его тень нависла над его жертвами, по–прежнему внушая им мысли и намерения.

Однажды по просьбе некоторых членов семьи отец взялся сообщить императору, что он думает о сложившейся ситуации, и попытался представить картину в истинном свете, без прикрас. Но император, несмотря на уважение к своему единственному в то время дяде и сыну Александра II, не поверил ему. Он предпочитал видеть картину в ином, более выгодном свете, рассеянном корыстными придворными интриганами. Затея оказалась безнадежной.

Наступило Рождество. Как и в прежние годы, в бальном зале для моих еще маленьких единокровных сестер поставили и нарядили красивую елку.

Отец прервал нашу печальную беседу. Пора подумать о детях, сказал он: они с нетерпением ждали своего праздника. Мы спустились в столовую, где моя мачеха в окружении детей от ее первого и теперешнего браков наливала чай.

Собралось разношерстное общество. Старшая сестра княгини Палей Л. В. Головина и одна из ее дочерей были искренними и фанатичными сторонниками Распутина, к ним относился и старший сын мачехи, А. Е. Пистолькорс, женатый на сестре Вырубовой. Одна из дочерей княгини, Марианна Зарникау, была, напротив, очень дружна с Дмитрием и, таким образом, оказалась в противоположном лагере. И вот всего через несколько дней после убийства Распутина все эти люди собрались за одним столом с отцом и сестрой одного из заговорщиков. Царила напряженная и мрачная атмосфера; мачеха напрасно предлагала новые темы для разговора; все проявляли вежливую незаинтересованность. Мои бедные маленькие сестры, чувствуя далеко не праздничное настроение взрослых, с тревогой заглядывали в окружавшие их лица. Наконец отец положил конец этой ужасной сцене и пошел зажигать елку.

На следующий день я поехала навестить свою тетю, великую княгиню Марию Павловну. Эта умная, энергичная и предприимчивая женщина не пользовалась любовью двора, который боялся ее независимости и острого языка.

Она была единственной великой княгиней того времени, которая любила и умела устраивать приемы; она принимала у себя не только местную элиту, но и дипломатов и иностранцев, приезжавших в столицу. Они уважали ее ум и были просто очарованы ею.

На этот раз она приняла меня радушнее, чем обычно, и со свойственной ей горячностью заявила, что целиком поддерживает Дмитрия.

По ее мнению, наказание было распределено несправедливо и вызвало всеобщее негодование. Один Дмитрий, наименее виновный из всех, понес суровое наказание. Юсупова попросту сослали в собственное поместье; все прочие остались безнаказанными.

Никто из нас не мог сейчас попасть в Александровский дворец, поэтому она предложила послать императору семейную петицию с просьбой простить Дмитрия или хотя бы смягчить наказание.

Я с готовностью приняла ее предложение. Мы сразу же написали черновой вариант, который я должна была показать отцу. Но сначала я по дороге заехала к ее старшему сыну, великому князю Кириллу; и он, и его жена очень любили Дмитрия. Они с еще большей горячностью осудили решение двора. Я вернулась в Царское Село. Весь день я провела в открытой машине, забыв о своем плеврите и высокой температуре, а на улице стоял сильный мороз.

По возвращении в Царское Село я, к своему удивлению и к удивлению моей семьи, обнаружила толстый конверт на свое имя, надписанный рукой императрицы. Его принес курьер.

В конверте оказалось письмо и небольшая икона девы Марии. Я забыла точный текст письма, но помню его смысл. Императрица решила довести до моего сведения, что в ее мыслях я стою отдельно от Дмитрия и ее чувства ко мне не изменились.

Я тотчас написала ответ, краткий и вежливый. Я говорила, что разделяю точку зрения брата и останусь на его стороне, даже рискуя лишиться ее привязанности.

Вечером я поговорила с отцом и его женой о письме к императору и показала им черновик. Отец отнесся к этой идее скептически, но не стал возражать, считая, что подобная петиция, по крайней мере, продемонстрирует солидарность семьи.

Мы с мачехой отшлифовали текст, переписали его и послали великой княгине Марии Павловне. Собрали подписи. Первой стояла подпись нашей бабушки, королевы Греции. Потом петицию отправили в Александровский дворец. Она вернулась очень быстро и была адресована моему отцу. Вверху страницы император написал: «Никому не дозволено участвовать в убийстве. Я удивлен, что вы обратились ко мне. Николай».

Мария Павловна не стала молчать и с негодованием показывала всем приписку императора. Вскоре весь город знал наизусть короткое предложение, написанное вверху страницы.

Сразу после Рождества я уехала в Москву к тете Элле. Оказалось, она в курсе всех событий. Она рассказала мне, что с самого начала предупреждала сестру, чтобы та не слишком доверяла Распутину и не попала к нему в зависимость. Императрица не придавала значения ее словам, но когда Распутин приобрел на нее влияние, она стала испытывать неприязнь ко всем, кто пытался ее предостеречь.

Когда влияние Распутина вышло за рамки семейной сферы и распространилось на политику, моя тетя, видя в этом еще большую опасность, решила на этот раз предупредить самого императора. Но к ее совету вновь не прислушались. Отношения между сестрами, до той поры теплые и дружеские, постепенно охладели, и вскоре присутствие моей тети стало действовать на императрицу угнетающе.

Несмотря на принципиальные разногласия, они продолжали встречаться. Тетя Элла была по–прежнему частой гостьей в Царском Селе, не обращая внимания на холодный прием. По ее словам, она не хотела бросать сестру в столь трудное время.

Перед тем как решиться на участие в заговоре, Дмитрий нанес визит тете Элле. Он говорил с ней, пока не составил четкого мнения о душевном состоянии императрицы. Только после этого, убедившись, что надеяться на благоприятное разрешение ситуации бесполезно, он решил присоединиться к заговорщикам.

Тетя прекрасно понимала, какие сложности возникли в связи со смертью Распутина, но его исчезновение доставило ей такую радость, что она не могла осуждать убийц. Для нее Распутин был живым воплощением зла; она считала, что провидение выбрало Дмитрия и Феликса для свершения правосудия.

Она поведала мне подробности своего последнего визита в Царское Село, о котором мы кое что слышали в Петрограде. После встречи с Дмитрием она обдумала ситуацию со всех сторон и решила сделать последнюю попытку повлиять на императорскую чету.

Она приехала в Царское Село в отсутствие императора. Императрица оказала ей ледяной прием. Тетя рассказала о мрачном, мятежном настроении Москвы и попыталась убедить в необходимости перемен, что привело к тягостной сцене.

На следующее утро она получила краткую записку императрицы с просьбой уехать. У них настолько разные мнения, писала императрица, что они никогда не смогут прийти к согласию. Она также добавила, что хотя император уже вернулся, но он так занят, что у него нет времени на беседу, о которой просила тетя.

Тетя вернулась в Москву с тяжелым сердцем. Через несколько дней Распутина убили. Не зная подробностей, тетя послала Дмитрию восторженную и, возможно, неосмотрительную телеграмму, которую довели до сведения императрицы. В результате тетю обвинили в соучастии.

И теперь, несмотря на любовь к сестре и все ее христианские чувства, терпению тети пришел конец.

В Москве царило нервное возбуждение; москвичи, считая Дмитрия своим земляком, похвалялись его подвигом. В тот же день я уехала в Киев. Вдовствующая императрица, которая всегда любила нас с Дмитрием, тепло встретила меня. Она внимательно меня выслушала, но я сразу поняла, что не могу рассчитывать на ее вмешательство.