Но, во всяком случае, начало было положено, и вся жизнь была впереди. Эта мысль придавала мне силы. Одним словом, после всех этих лет я наконец то получала настоящее образование.

Русская литература, которую, как оказалось, я знала лишь поверхностно, приобрела для меня новое значение. Она описывала чувства и эмоции, которые я, по крайней мере, могла понять. Я попросила Тишина подобрать мне авторов, которых я раньше не читала. Сам Тишин читал превосходно, у него была хорошая дикция и приятный голос; кроме того, он увлекался пьесами. Мы с отцом Михаилом провели немало вечеров, слушая его чтение; иногда читали классические пьесы, распределив между собой роли, или обсуждали какого нибудь автора, которого в прошлом держали от меня в секрете.

Я также заинтересовалась историей своей страны. Эта тема с детства меня привлекала; но нас учили лишь официально принятой истории, равно как и религии, никогда не отклоняясь в сторону.

Среди древних реликвий Пскова русская история и русское православие заиграли для меня новыми красками. Они стали моим развлечением, отдушиной, передышкой после напряжения и страданий; может быть, и читатель отдохнет, если я расскажу об удивительных вещах, которые узнала.

Псков появился в результате смещения торговых путей. В конце тринадцатого века, когда Киев как политический центр первого периода русской истории утратил часть своего влияния, народ стал мигрировать; одни отправились на запад в сторону Карпат, другие переселились на север в лесные районы.

Так на окраинах России образовались новые княжества. Самым крупным было княжество Великого Новгорода. В тринадцатом–четырнадцатом веках Великий Новгород обладал огромным могуществом, и его земли простирались от Финского залива до Белого моря.

Для защиты от набегов врагов на западе и юго–западе Новгорода построили несколько крепостей. Псков был самой крупной крепостью.

Новгород стал центром торговли; из центральных районов России на запад везли сырье в обмен на мануфактуру, металл и вино. Первыми иностранцами, которые приехали в Новгород, были купцы из города Висбю на острове Готланд.

Новгород имел республиканскую форму правления — вече, то есть народный совет, в котором принимали участие все домовладельцы Новгорода и его окрестностей. Когда в четырнадцатом веке Псков приобрел торговую и во–енную силу и отделился от Новгорода, он взял за основу такую же форму правления; и псковское вече было даже более организованным, чем новгородское.

Время его почти не изменило, и в 1916 году он оставался таким же прекрасным городом. Он вырос на скалистом мысе в том месте, где река Псков впадает в широкую и глубокую реку Великую. До сих пор сохранились величественные руины стены, возведенной вокруг внутреннего укрепления, детинца, древней крепости. В древние времена вокруг этой крепости построили город, обнесенный внешней стеной. В центре детинца возвышается огромный и немного неуклюжий Троицкий собор. Он был построен в двенадцатом веке и много раз горел дотла. Восстановили его в период правления Петра Первого.

Гуляя по старому городу, я всегда высматривала древние церкви. Архитектура их была весьма своеобразной — приземистые, с неровными стенами и срезанными углами, они расширялись у основания; будто бы неуклюже выползали из под земли. Стены церквей всегда были побеленными, крыши и купола — как правило, зелеными.

Рядом с церквями, словно прямоугольные колонны, возвышались колокольни, и под их зелеными крышами сквозь продолговатые отверстия можно было увидеть колокола всевозможных размеров. Стены старых церквей были такими толстыми, что внутреннее помещение оказывалось удивительно маленьким; свод поддерживали две или четыре массивных колонны, оставляя совсем мало места для прихожан.

Зимой Псков был особенно красив. В это время года он почему то выглядел менее провинциальным; может быть, благодаря снегу, который скрывал грязь. За госпиталем на высоком берегу реки Великой раскинулся старый фруктовый сад, который когда то принадлежал древнему поместью. Этот сад, казалось, прислонился к развалинам городской стены, за которой открывался восхитительный вид на широкое русло реки, сверкающий белый простор и на сам город — погребенный под тяжестью снега. Золотые кресты церквей на обоих берегах реки весело блестели на солнце; а на острове посередине реки стоял одинокий монастырь, окруженный почти разрушенной стеной. Там жили лишь несколько седовласых древних монахов, которые вели нищенское существование.

Я полюбила этот чудесный вид, и он стал неотъемлемым атрибутом моей псковской жизни.

В старых церквях я находила давно забытые произведения искусства. Однажды на заброшенном кладбище у церкви неподалеку от Пскова я обнаружила фреску двенадцатого или тринадцатого века, покрытую побелкой. В некоторых местах побелка облезла, открывая великолепно сохранившуюся фреску. Я была в восторге от своей находки; до сих пор помню свою радость и заостренные силуэты святых, изображенных на ней. После войны я намеревалась привести в порядок эту церковь.

Я посещала женские и мужские монастыри, в которых бережно хранили древние традиции и обряды. Иногда я вставала очень рано, чтобы до работы в госпитале успеть на утреннюю службу в близлежащем женском монастыре. Зимой в это время было еще темно, и в тускло освещенной церкви почти никого не было.

Монахини бесшумно скользили по церкви, меняя свечи в огромных подсвечниках под иконами, и пели в хоре детскими восторженными голосами. Их лица обрамляли черные апостольники, поверх которых были надеты черные шапочки, руки скрывались под широкими рукавами. Служба проходила торжественно и размеренно — ведь кроме молитв им почти нечем было заняться. После окончания службы ко мне подходила послушница и от имени настоятельницы приглашала на чай. Я выходила из церкви, и послушница провожала меня до домика настоятельницы, расположенного наискосок от церкви. Мебель в гостиной была закрыта белыми чехлами, на подоконниках стояли небольшие пальмы. Стол был уже накрыт; во главе стола дымился самовар, вокруг него стояли чашки, тарелка с горячими вафлями и варенье.

Придерживая широкий рукав рясы, настоятельница приглашала меня к столу. Бесшумно ступающие послушницы с опущенными глазами приносили и убирали подносы и шептались в дверях.

Иногда настоятельница посылала за матерью–хранительницей и просила ее принести из мастерской вышивку, которой она особенно гордилась.

И каждый раз, когда чаепитие подходило к концу, она жаловалась на тяжелые времена, высокие цены на муку и бедность монастыря. Казалось, многие поколения настоятельниц до нее произносили те же слова и думали так же.

Я собирала древние иконы и реставрировала их — отыскивала среди пыли и паутины, а потом бережно несла свои находки в госпиталь. Специалист по искусству научил меня очищать эти потемневшие от времени доски. Медленно, очень осторожно я соскабливала толстый слой грязи, и на иконах оживали святые, переливались яркие краски орнамента.

Священнослужители не понимали ценности предметов старины, они не вызывали у них благоговейного трепета. Когда они выходили из употребления, их просто выбрасывали. Священники по–варварски относились к этим бесценным сокровищам, часто ломали их и уродовали до неузнаваемости.

Отсутствие систематического исследования древностей Пскова и опасность их полного уничтожения побудили меня составить каталог, иллюстрируя его по возможности фотографиями и моими собственными рисунками. Я получила разрешение местного епископа и принялась за дело. Фотографировать иконы и фрески приходилось на месте; я делала это сама, а потом аккуратно проявляла пластины. Вышивку и мелкие предметы я брала домой и перерисовывала у себя в комнате.

К концу своего пребывания в Пскове я собрала большую коллекцию, но не могу сейчас ею воспользоваться, потому что она осталась в России.

Вначале я была неопытным археологом и испытывала некоторые трудности, но в Пскове было Археологическое общество, и я обращалась туда за помощью. Потом я переписывалась с Петроградом и периодически устраивала лекции по истории и археологии в местном Археологическом обществе. Я чувствовала, что могу не беспокоиться о будущем; работы, причем интересной работы, мне хватит до конца дней.