Нашу движущую силу — гигантский проржавевший мотор русского государства — запустили на полную мощность, даже не смазав маслом, не говоря уж о ремонте. А теперь, когда мотор разваливается на части, никто не знал, что делать. Старые и самые надежные из наших правителей стояли в сторонке, покачивая головами. Молодежь, невежественная и полная надежд, торопилась поставить новые рычаги и заменить старые колеса на новые. Но все было бесполезно — двигатель безнадежно устарел.

Русская промышленность во главе с московскими мануфактурщиками, видя неспособность старой государственной машины примениться к современным требованиям, в начале этого лета предлагала последовать примеру Запада и объединиться. Но в этом тоже было мало смысла. Как могли наши слабенькие, недоразвитые мануфактуры поспеть за стремительным развитием событий?

Недостаток техники нам приходилось восполнять людьми. В жерло войны бросили несметное число людей, в результате всю страну вывели из равновесия.

В какой то момент появился лучик надежды на появление более проницательного главы правительства. Оберпрокурором Святейшего Синода назначили Самарина, умного, образованного человека, пользующегося всеобщим уважением, всем сердцем преданного престолу. По настоянию Самарина Распутина отправили домой в Сибирь. Сформировали новый, более либеральный кабинет министров и вновь созвали Думу.

Но наши войска по–прежнему терпели поражения и несли ошеломляющие потери. Наши солдаты шли в атаку без винтовок, а у артиллерии не было боеприпасов.

Когда поступили сведения о падении Варшавы, Дума открыто обсудила военное положение и обвинила командование в тактическом невежестве и некомпетентности.

Поскольку главный штаб армии находился в Пскове, я всегда располагала точными сведениями о наших поражениях; меня особенно огорчали доходившие до нашей глубинки слухи о внутренних разногласиях; слухи весьма расплывчатые, которые трудно проверить.

К примеру, мы слышали, что император намеревается принять на себя командование всем фронтом. Якобы его подталкивают к этому шагу императрица и Распутин, который ненавидел великого князя Николая, занимавшего в то время пост главнокомандующего, и подозревал его в чрезмерном честолюбии.

Газеты впервые критиковали вернувшегося Распутина, хотя и в завуалированной форме. Этот его последний совет вызвал мрачные предчувствия у тех, кто был особенно близок к престолу до того времени, как Распутин вошел в такую силу. Если император сделает благородный жест и возьмет на себя командование фронтом, этот жест будет иметь лишь временный эффект, а потом дорого ему обойдется. Приняв командование, император автоматически возьмет на себя ответственность за все будущие поражения, и любая критика станет ударом по его престижу.

Двор в сложившейся ситуации вел себя самым непостижимым образом. Точка зрения, которую я только что выразила, вряд ли могла найти понимание. Она основывалась на все тех же расплывчатых слухах; а спорить с монархами в то время было не только глупо, но и бесполезно — все равно, что бороться с тенями.

Все их мысли и поступки приобрели неясный, уклончивый характер. Императрица, к примеру, пожелала узнать мнение Палеолога, французского посла, об ее идее отправить мужа на фронт. Она знала, что мой отец и его жена дружны с Палеологом, поэтому попросила их пригласить его на обед и отправила на этот обед мадам Вырубову, свою фрейлину, наказав ей выяснить отношение Палеолога. Вырубова была бескорыстно предана императрице, но из за своей ограниченности и слепого поклонения Распутину не вызывала уважения. Палеолог был потрясен, когда узнал, что столь важную миссию доверили такому недалекому человеку. Он дипломатично сказал ей, что уже слишком поздно, и противоположное мнение не имеет значения. Она, запинаясь, повторила его отточенные фразы и сказала, что попытается передать императрице его слова. Этот разговор происходил 2 сентября 1915 года.

В тот же день из главного штаба спешно приехал Дмитрий; не поставив в известность великого князя Николая Николаевича, он решил от себя лично убедить императора не принимать командование фронтом.

В то время император все еще относился к Дмитрию как к родному сыну; Дмитрий был всегда желанным гостем в Царском Селе, и император с удовольствием беседовал с ним. Однако на этот раз Дмитрию пришлось неоднократно звонить из Петрограда в Царское Село, прежде чем император согласился принять его. Раньше такого никогда не было. В конце концов император пригласил его на обед, а потом предложил сыграть в бильярд. Тогда Дмитрий, выбрав благоприятный момент, перешел к цели своего визита. Он прекрасно понимал, какую берет на себя ответственность, но чувствовал, что должен высказать монарху не только свое личное мнение, но и мнение большинства — как на фронте, так и в тылу. Он не задумывался о том, какие последствия может иметь эта откровенность для него лично.

Разговор был трудным для обоих. Император внимательно слушал доводы моего брата, не проявляя ни тени раздражения. Сначала он изредка отвечал, потом слушал молча.

По–видимому, он ясно представлял, какому риску подвергается, принимая на себя командование; но, получив подтверждение своих страхов, он, судя по всему, заколебался. К концу разговора Дмитрий был уверен, что добился своего: убедил императора, и теперь все будет хорошо. Государь не только не выразил недовольства, но и поблагодарил Дмитрия за преданность и откровенность. Прежде чем вернуться на половину императрицы, мужчины, тронутые разговором почти до слез, молча обнялись. Рассказывая потом об этом эпизоде, Дмитрий говорил, что они никогда прежде не были так близки. В тот вечер он вышел из Александровского дворца с чувством радостного и глубокого удовлетворения.

Два дня спустя император принял на себя командование армией; и Дмитрий, который все еще находился в Петрограде, узнал об этом из газет.

Вскоре после отъезда императора в штаб главнокомандующего в Могилеве князя Орлова, главу военной канцелярии императора, отправили в отставку, а через некоторое время и Джунковского. Первый был искренне предан императору, но не скрывал своего отношения к Распутину, за что императрица не могла его простить. После его отставки во дворце не осталось ни одного независимого и мужественного человека, способного противостоять серым беспринципным личностям, которые теперь оказались на коне. Джунковский был помощником министра внутренних дел и осуществлял контроль за деятельностью жандармерии. Его отстранили из за слишком дотошного расследования дебошей Распутина в Москве.

В сентябре, не взирая на возможные последствия столь рискованного шага, объявили о роспуске Думы. В ответ на это решение Балтийский и Путиловский заводы, которые производили, главным образом, оборонную продукцию, устроили забастовку.

Забастовка перекинулась и на другие заводы Петрограда и длилась всего три дня, причем вполне миролюбиво. Тогда еще не говорили открыто о «революции», но впоследствии эта забастовка получила название «Генеральная репетиция».

Дмитрия вызвали в штаб и назначили адъютантом императора. Примерно в то же время в Москве проходил съезд земства и городских советов — организаций с множеством ответвлений. Съезд принял политическую резолюцию, в которой в достаточно деликатной форме говорилось о трудностях, которые испытывает Россия, и об отсутствии тесного контакта между правительством и народом. В ней подчеркивалась необходимость принятия срочных мер — прежде всего назначение кабинета министров, который будет пользоваться доверием народа, и новый созыв Думы.

Император написал резкую телеграмму, отказываясь принять делегацию с этой резолюцией. Он передал ее лично Дмитрию и приказал отправить. Дмитрий, зная содержание телеграммы, не отправил ее. Он понимал, что необоснованная вспышка императора вызовет слишком серьезные последствия.

На этот раз дерзость брата не прошла безнаказанно. Его вместе с адъютантом Дрентельном, с которым он советовался, на время перевели из главного штаба. Делегацию Земгора не приняли. С той поры развязалась более или менее открытая война между царем и здравомыслящей частью населения.