Разворачиваясь, свинобус ревел старым движком, изоляционные листы отслаивались, и было слышно, как один лист упал внутрь салона. Но в салоне пусто. Пассажиры и водитель — все пересели на чистый транспорт и уехали, а свинобус остался стоять в двадцати метрах от поста.

«Больше ничего не будет со мной! — подумал Сурин. — Буду тихо умирать! Лягу на койку в санатории, на казенную простыню и буду тихо умирать… — Он хорошо представил себе эту простыню с синей гостиничной печатью, твердую маленькую казенную подушку, тоненькое одеяло, невесомо лежащее на груди. — Буду умирать!.. Глупо и тихо буду умирать… Буду умирать без героизма».

Звук двигателя был отдаленным, совсем еще далеко машина, неопытное ухо вообще не восприняло бы этого движения в воздухе. Даже когда для Сурина стало объективно ясно, что к посту со стороны «десятки» приближается машина, Игнатенко все еще воспринимал этот звук как какую-то неудачную музыкальную тему внутри музыки, звучащей по радио.

Сурин потряс руку с часами, сверил их с часами, висящими на стене, подвел на две минуты и, поднявшись, выключил радио. Он уже понял, что без героизма умереть все-таки не получится, и от этого понимания на душе у него почему-то стало полегче, а в голове установилась необычная ясность.

— Ну зачем… Зачем… — протянул напарник. Отнимая от лица полотенце, он сонно посмотрел на Сурина. — Чего тебе неймется? Мешает, что ли?

— Просыпайся. Гости к нам! — сказал Сурин. Он взялся за телефонную трубку. Постучал по рычажкам. — Центральная. Четвертый пост беспокоит. Сержант Сурин.

В телефоне шуршала ночь. Потом голос дежурного поинтересовался:

— Четвертый. Ну, что у вас там еще?

— Машина вне графика.

— Какая, к чертям, машина?! — Голос у дежурного был совсем несонный, он был явно чем-то раздражен.

— Не знаю… — Сурин прислушался. — Судя по движку, похоже на иномарку. По крайней мере, не грузовик!

— Да иди ты! — зло сказал дежурный. — Поспи! — И добавил: — Кстати, хочу тебя предупредить, сержант. До утра связи у нас не будет… Так что приятных сновидений!

— А в чем дело, почему связи не будет?

— Какая-то поломка на линии, — охотно объяснил дежурный. — Ремонтируют. Обещали к утру закончить. Так что, бай-бай, беби!

Звук мотора теперь был совершенно отчетлив, и он нарастал. Игнатенко сел на топчане и тер глаза, он выглядел почему-то испуганным.

— Действительно, машина идет! — сказал он.

— Не отключай! — крикнул в трубку Сурин, но было поздно. В микрофоне отсутствовал даже маленький шорох. Сурин постучал пальцами по рычажкам. — Все!

Была уже ночь. Город за окном дежурки опять показался Сурину каким-то нереальным. Черно-оранжевые тени фонарей вытянулись вдоль пустой улицы. И в этих ирреальных световых полосах разбитый асфальт будто тихо закипал. Проклятый светофор в конце улицы мигал с частотой метронома.

— И чего теперь? — спросил Игнатенко.

— Ничего нового, — проверяя свой автомат, спокойно объяснял Сурин. — Видишь, как плохо, шлагбаум у нас с тобой заело. Мотор вчера дуба дал. Так что придется опять телом на амбразуру!

— Чего?

Но Сурин не стал вдаваться в подробности. Он взял автомат и сразу вышел на улицу. Сменщик остался стоять у окна в дежурке, ему казалось, что продолжает звучать музыка, и он попробовал выключить уже выключенное радио.

— Действительно, иномарка! «Форд»! — сказал он, обалдело потерев ладонью глаза.

Машина мягко вкатилась под шлагбаум. Черная фигура с автоматом преградила путь. Машина остановилась. Игнатенко даже отвернулся, когда загорелись ее фары. Зеркальная витрина в конце улицы отразила этот сильный свет.

Все-таки в дежурке было душно, там давно не- проветривали, не чувствовалось разгулявшейся поздней весны. Только за порогом на улице Сурин ощутил всю эту невероятную живую тягу. Нежный прохладный ветерок, запах земли, тягучий запах прошлогодней травы — гнили, теперь выступающей наружу повсюду, где не было асфальта. И машина не в голове уже, а вокруг, снаружи, подлинная тишина. Сам не понимая зачем, Сурин постучал носком сапога в шершавый бок стационарного дозиметра, и прибор отозвался легким пощелкиванием. Свет фар залил все вокруг, и стекло прожектора исчезло за ним. Лениво Сурин взвел затвор и поднял ствол автомата.

— Стой! — крикнул он. — Выходите из машины по одному. Руки за голову!

За сиянием фар лица не разглядеть, только отблеск ветрового стекла. Краешком глаза Сурин отметил, что сменщик застрял у окна дежурки и зачем-то застегивает пуговицы на форме. Наверное, до конца проснуться все еще не может. Впрочем, понятно, парень еще, похоже, в переделках не побывал, не пообтерся. Совсем молодой еще мент.

Колеса «Форда» скрипнули по битому асфальту. Фары остались гореть. Щелкнула дверца, и прямо на Сурина вышел знакомый человек. Рукав светлого плаща чуть задрался, когда тот поднимал руки, блеснула золотая запонка.

— Ах, это вы, гражданин начальник! — сказал Сурин, узнавая Туманова. — Но где же ваш «Кадиллак»?

— А знаете, он мне надоел до смерти. Можно я руки-то опущу!

— В машине есть еще кто-нибудь?

— Нет. Я один.

— Пропуск ночной есть у вас?

— Ну естественно. Естественно, не первый же год друг друга знаем. — Туманов отнял руки от затылка и вытянул из внутреннего кармана плаща картонку пропуска. — Прошу вас! — Он подал Сурину картонку. Отчетливо была видна красная полоса, пересекающая пропуск. — Если хотите, можете по телефону с начальством связаться. Экстренная ситуация… — В голосе Туманова была какая-то неуверенность. — Позвоните!..

«А ведь он знает, что связь не работает, — вдруг подумал Сурин. — Странное совпадение. Сначала выключают всю связь, а потом он появляется. Что-то не так здесь. Нехорошо что-то».

Налетел ветерок, ласковой женской рукою прошелся по плохо выбритым щекам. Прожектор ярко мигнул и опять ушел в темноту. Сменщик наконец застегнул верхнюю пуговицу. Сурин не мог видеть Игнатенко, но догадался, тот успел как следует испугаться и, наверное, повернулся к шкафчику взять оружие. С новенькими всегда так, сначала долго ворот застегивает, а потом начинает стрелять без предупреждения.

— Возьмите пропуск, — сказал Туманов и сделал шаг к Сурину.

— Стоять на месте! Не двигаться! Руки!..

— Ну зачем же… — Туманов поднял руки и сделал еще один маленький шаг. — Ну зачем же вы себе хуже!.. Я вам обещаю… — Все-таки голос выдавал проклятого щеголя, нервничал он, трусил. — Обещаю, вы простым выговором на этот раз не отделаетесь!..

— Естественно! — ухмыльнулся Сурин и для острастки опять передернул затвор. — На всю катушку залепят теперь. За то, что я вас, Анатолий Сергеевич, ночью в зону не пропустил, из органов как дохлую собаку выбросят. Возьмут за хвост и выбросят!

Все-таки весна немного сбивала с толку. Невозможно было поверить в собственное предчувствие. Завтра на свободу. Конец этой жизни, и будет какая-то другая жизнь, может быть, и не такая уж плохая, эти мысли не давали ему трезво оценить ситуацию. И одновременно с тем Сурина одолевало нездоровое злорадство, хотелось как-нибудь пошло пошутить над щеголем, поиздеваться, может быть, напоследок, пугнуть его как следует.

— У меня инструкция, — сказал он. — Вы, Анатолий Сергеевич, ведь знаете… Нас за маленькое отступление от буквы…

Ощутив за спиной какое-то движение, Сурин вдруг замолчал. Посмотрел на окно дежурки. Почему-то этот дурак Игнатенко глупо улыбался, прилепивши морду к стеклу, он все еще был без автомата. Шорох за спиной повторился. Сурин сделал два быстрых шага вперед, толкнул Туманова стволом и приказал:

— Лицом к машине. Руки на крышу!

Мотор машины приятно ровно гудел. Вокруг была прекрасная весенняя ночь, на руке тикали часы, в голове почти что не звенело, Сурин вобрал в себя всею грудью такой вкусный весенний воздух, совершенно не пахнущий смертью. Он подумал, что сейчас может случиться все, что угодно, и не испугался этой дурацкой мысли. Ладони Туманова легли на металл. Картонка пропуска выскользнула и спланировала, мелькнув красной полосой, куда-то в сторону, в темноту. Белые длинные пальцы Туманова были сомкнуты и лежали, как полосочки нарезанной бумаги.