Он был здесь в восемьдесят пятом, еще в начале перестройки, и, вероятно, те люди, с которыми он тогда встречался, больше не работают здесь. Но время было ограничено, и, убавляя шаг, Макар Иванович восстановил постепенно все имена, все лица, с которыми тогда встречался. Он даже еще раз, много лет спустя, прокрутил в памяти весь скандал. Тогда он писал для «Известий», и скандал подавался с конкретной позиции. Позиция его тогда была глубоко партийной.

Огромный мраморный холл первого этажа был совершенно пуст. Окошки регистратуры закрыты. На ярких мозаичных панно, изображающих подвиги советских хирургов, лежит солнце. Фонтан не работает. Небольшая чаша пуста, торчат вверх, как трубы органа, сложенные в обойму бронзовые рассекатели. Нигде никакого объявления. Металлические белые двери, ведущие во внутренние помещения, также плотно закрыты. На секунду Дмитриев растерялся. Толкнул огромную стеклянную вертушку, вошел — гулко прозвучали собственные шаги — и замер. Присел на кушетку. Он с удовольствием сейчас, как и главный, раскрошил бы в пальцах парочку сигарет, стряхнул желтые крошки на этот до блеска вымытый пол, не курил уже три года, а вот, захотелось покурить.

Кушетка была розовая, изящная, он припомнил: вся мебель приобреталась в Швеции за валюту, за государственный счет, потом не хватило на операционное оборудование, в смету не уложились, это была только часть скандала, разразившегося здесь много лет назад.

«Тимофеев… — всплыла в памяти нужная фамилия. — Тимофеев Александр Алексеевич. Разглашение медицинской тайны, дело о хищении в особо крупных размерах. Тогда он был главным врачом клиники и под суд не попал. Моя статья в «Известиях», кажется, спасла его от экзекуции. Может быть, он и теперь здесь работает? Ну, не главным, ну, хотя бы просто хирургом. Кажется, он был гениальным хирургом. И тема у него была хорошая… по медицинской радиологии что-то».

Внутренний телефон находился за мраморным выступом слева от закрытых окошечек регистратуры. Дмитриев снял трубку.

— Справочная! Говорите!

— Меня интересует, работает ли еще в клинике Тимофеев Александр Алексеевич.

— Да, это наш главный врач. — Голос у диспетчера был холодный и звонкий.

— В таком случае как бы я мог с ним связаться. Он сейчас здесь?

— По какому вопросу?

— Я журналист. «События и факты».

— Хорошо. Соединяю с его кабинетом.

В трубке защелкало, и через секунду уже другой, не такой холодный и не такой звонкий женский голос сказал:

— Александра Алексеевича нет. Он на операции. — Голос показался Дмитриеву знакомым. — Пожалуйста, представьтесь, я должна зафиксировать ваш звонок.

«Ну и порядки… Даже в Кремле они помягче. Пентагон какой-то, а не больница. Хотя, может быть, так оно правильнее даже. Все официально, ничего лишнего… — И вдруг он вспомнил этот голос. — Неужели она? Как она могла оказаться здесь, да еще в роли секретарши?»

— Простите, — сказал Дмитриев осторожно. — Вы ведь Валентина Владиславовна Иващенко, обозреватель из московского радио? Простите, если ошибся.

— Нет, Макар Иванович, ты не ошибся, — вздохнула она. — Только вот с добавлением «экс». — Она постучала ноготком в микрофон. — Ты меня слышишь, Макар.

— Вполне. Очень хорошо слышно.

Он пытался сообразить, что же еще можно сказать этой женщине. Когда-то они плотно общались, и их отношения можно было назвать даже дружбой. Небольшая совместная работа, несколько ночей, проведенных вместе. Жена ничего так и не узнала. Никто ничего так и не узнал, Валентина умела помолчать, когда надо. А потом она как-то выпала из поля зрения.

— Зачем тебе наш Тимофеев понадобился? — спросила она. — Скажи честно, Макар, я ведь тебя знаю, ты мелкую яму копать не станешь.

— Может быть, мы без помощи телефона как-нибудь поговорим? Я ведь рядом, Валя, я в холле стою. Давай-ка я лучше поднимусь к тебе. Или, может быть, ты ко мне сюда спустишься.

Непонятно почему, но почти целую минуту она думала, взвешивала, вероятно, что-то.

— Ладно, поднимайся. Четвертый этаж, комната четыреста семьдесят четыре. Там кодовый замок, не ломай его. Я сама открою.

За прошедшие после строительства годы в клинику не было вложено ни одного государственного рубля, он почти наверняка знал это, но все, начиная от розовой шведской кушетки в роскошном холле и кончая дверью с кодовым замком, выглядело как новенькое. Здесь работали, как следует, и, вероятно, за хорошие деньги работали.

Новенькими выглядели даже кремовые ковровые дорожки, застилающие полутемные тихие коридоры. Дорожка глушила шаги и быстро впитывала в себя темные мокрые отпечатки его обуви. Валентина уже поджидала его. Она стояла в проеме раскрытой двери, и в руке ее была зажженная сигарета.

— Ну и порядки у вас!

— Тише говори! — попросила она, указывая сигаретой направление. — Курить можно. Шуметь нельзя.

— А почему курить можно? — игривым шепотом поинтересовался он.

— Вытяжка хорошая!

После всей этой роскоши Макар Иванович ожидал увидеть за кодовой дверью что-то совсем уже фантастическое, но апартаменты главного врача оказались не столь шикарны. Он прошел за Валентиной по коридору, мимо каких-то стеклянных пустых стеллажей, потом была еще одна дверь с кодовым замком, и только уже за ней кабинет и маленькая приемная, всего две комнаты.

— У нас есть два часа! — указывая на кресло, сказала Валентина и затушила свою сигарету в пепельнице. — Дольше операция продлиться не может. Когда шеф вернется, тебе лучше здесь не находиться.

— А если я хочу взять у него интервью?

— Он не дает интервью. — Она вынула из пачки и прикурила новую сигарету. — Он вообще с журналистами не разговаривает. Какое у тебя дело?

На мониторе компьютера, стоящего на столе, быстро сменялись какие-то цифры. Поворачиваясь в кресле, Валентина следила за ними.

— Почему ты ушла из «Останкино»?

— Не из «Останкино». — Уловив что-то на экране, она зафиксировала изображение. — Из Москвы я уехала.

— Почему?

— Была причина.

— А все-таки?

Продолжая свою работу на компьютере, она не смогла посмотреть на него, хотя голова Валентины вздрогнула и на шее заметно надулись вены.

— Влюбилась! — глухим голосом сказала она. — Замуж вышла. А он фанатик. Знаешь, Макар, какое это несчастье влюбиться в сорок лет, да еще и в фанатика.

— Кто он?

— Не поверишь! — Она усмехнулась. — Депутат.

— В думе, что ли, сидит? В украинской Раде?

— Ну! — Все-таки она обернулась. — Надеюсь, ты не ревнуешь?

— Нет!

— Жалко, что не ревнуешь, было бы приятно.

— Ну, хорошо, а сюда-то ты как попала? Понятно, влюбилась, понятно, переехала к мужу. Но сюда-то как?

— Я работаю здесь два месяца, — сказала Валентина. — Тимофеев мне сам предложил это место. Был небольшой фуршет, мы разговорились, он вообще-то ничего мужик, когда немножечко выпьет, я пожаловалась на безработицу, а он предложил. Я не знаю, по какому принципу он меня выбирал. Вообще-то он просто так ничего никому не предложит. Буквально на следующий день позвонил домой и сказал, что за работу секретаря-референта я буду иметь семьсот баксов в месяц. Ты сам понимаешь, выбора у меня никакого. Для журналиста московского радио в Киеве работы не существует.

— Неужели ни одна газета не берет?

— Может, и взяли бы, не знаю. Но языка у меня нет, обивать пороги я не привыкла. И потом, жена депутата все-таки, небезопасно, что могут подумать? Ну ладно, Макар, говори, зачем пришел, ты же не в любви объясняться пришел. Выкладывай, времени у нас немного.

— А если в любви объясняться?

— Макар, мне работать надо. Давай по делу.

Она отвлеклась, снова фиксируя и обрабатывая какие-то данные на компьютере, и у Дмитриева образовалась минутка обдумать дальнейший свой ход. Было бы у него побольше времени, он не стал бы ничего рассказывать этой женщине, но времени не было, и он решил идти напролом.