— А там не сохранилось случайно фотографии этого Александровича? — спросил Дмитриев.

— Фотографии Александровича, конечно, нет. Кому придет в голову фотографировать ракового больного при выписке? Зато фотографий Трофименко хоть отбавляй. Фас, профиль, в полный рост. Отдельные части тела.

— Что, серьезно?

— А как вы думаете, если они проводили судебно-медицинскую экспертизу. И вот что главное. У Александровича был рак горла. При раке горла на последней стадии больной не может говорить, и, чтобы он мог как-то общаться, больному в горло вставляют специальную стеклянную трубку. Так вот. На фотографии Трофименко совершенно ясно видна эта трубка.

— Паша, откуда такие познания в медицине?

— Это Валентина обратила внимание, — смутился молодой журналист. — Я бы не догадался. Там вообще отвратные снимки. Эту трубку, ее и не видно почти. Больше похоже на брак при печати.

— Погоди, погоди! — Макар Иванович осторожно перевел глаза с белого квадрата занавески сначала на чисто вытертую поверхность стола, потом на край полосатого матраса. Ухватив какую-то мысль только краешком сознания, он пытался сосредоточиться, поймать суть. — Так что у нас выходит — Трофименко и Александрович одно и то же лицо?

— Выходит, так!

— Слушай, Паша, а там были крупно фотографии его рук?

— И левая и правая… Левая в кулак зажата.

— Паша, на правом запястье, припомни только хорошенько, на правом запястье этого Трофименко была татуировка?

— Да.

— Хочешь, скажу какая?

Паша удивленно посмотрел на Макара Ивановича, он даже заморгал от радостного удивления. Приоткрыл рот.

— Там у него на руке должен быть наколот якорь. Якорь в объятиях какого-то морского змея. Правильно. Был?

— Была такая татуировка… А вы думаете, тот самый? Это тот самый радиоактивный покойник, тот, которого в церкви отпевали вместо вашего фронтового друга? Все-таки я тупой, мог бы и сам догадаться. Они загримировали труп и выдали его родственникам.

— Не так просто загримировать труп, чтобы родственники опознали! Но дело не в этом!..

В голове Макара Ивановича сложилась мгновенно сложная комбинация. Он совершенно проснулся. Желая сразу же проверить свою идею, Дмитриев сделал знак Паше, чтобы тот замолк, и сам вышел из кухни. Остановив-шись над постелью матери, он некоторое время разглядывал ее лицо. Мать спала на спине, дыхание спокойно, седые волосы смешно разбросаны по подушке. Сняв со стола телефонный аппарат, он перенес его в кухню и, подсунув провод, опять притворил дверь.

— Четыре часа уже, между прочим! — тихим свистящим шепотом проинформировал Наша.

Но Макар Иванович не обратил внимания.

— Зоя? — спросил он, когда, не выдержав до конца и первого гудка, на том конце женская рука сорвала трубку. — Зоя, куда же вы делись?

— У вас неприятностей мало было? — спросила она, и за этими словами, сказанными с тихой грустью, почти прозвучали совсем другие слова.

— Неприятностей хватает. Зоя, я хотел спросить у вас, почему вы решили, что шуба в витрине радиоактивна. Вы видели эту шубу раньше?

— Конечно, видела. Это шуба из знаменитой коллекции Волкова. За три дня до аварии на АЭС в Чернобыле устроили настоящий подиум. А на первое мая был назначен следующий, последний просмотр. После взрыва коллекция, естественно, как и другие меха, навсегда застряла в зоне.

— Какая, вы говорите, коллекция?

— Волкова! У него мировое имя и совместное предприятие, кажется с греками, я что-то читала, но могу путать… — Она замолкла, Макар Иванович тоже ничего не говорил, смотрел на занавеску. — Скажите, а почему вы позвонили? Только из-за шубы? — спросила она. — Или еще какие-то остались вопросы?

— У меня есть одна мысль! — неожиданно даже для себя сказал Дмитриев. — А что, если нам завтра немного с вами прокатиться? Как вы отнесетесь к небольшой деловой поездке?

— Куда?

— В Припять. Я подумал, что нужно нам поскорее избавиться от этой проклятой шубы. Сжечь мы ее не можем, подвергнуть дезинфекции не можем, выбросить не можем. Так давайте мы просто вернем ее на плечики в шкаф, туда, где она лежала до 86-го года. Если не жалко, конечно, расставаться…

— Не жалко!

— Договорились? Вернем шубу?

— На антресоль… В мешок с нафталином.

— Значит, я заказываю для вас пропуск?

На этот раз пауза получилась совсем уже длинной.

— Да, заказывайте! — выдохнула Зоя. Она всхлипнула, прикрывая трубку. — Спасибо вам!

Окошки регистратуры были закрыты. Паше почему-то захотелось схулиганить, пройти вдоль этих аккуратных окошек и постучать в каждое. Но конечно, он сдержался.

Наполненный солнцем огромный мраморный холл первого этажа МОЦ был совершенно пуст. Металлические белые двери, ведущие во внутренние помещения, плотно притворены. Задирая голову, Паша обошел помещение по кругу, разглядывая яркие мозаичные панно, изображающие подвиги советских хирургов. Фонтан в центре зала вяло функционировал. Паша подставил ладонь под струю. Вода оказалась теплой. Обмакнул лицо. Немного закружилась голова.

«С недосыпу, наверное, — подумал Паша. — Весна, витамины нужно жрать! — Ощущая бессознательную тревогу, он подумал, что Макар Иванович, вероятно, уже оформил все документы — с его связями это быстро делается — и теперь катит на машине в сторону Припяти. — Можно было с ним поехать… Зачем мне понадобилась вся эта игра в доктора и больного? Глупость какая-то. Просто дурость!»

Часы над входом показывали 10.05. Валентина Владиславовна обещала ждать его в центральном холле в десять. Она чуть-чуть опаздывала, но и это чуть-чуть показалось ему очень неприятным. Потоптавшись возле фонтана, Паша присел. Кушетка была розовая, изящная, очень мягкая и совсем не подходящая для больницы.

Валентина Владиславовна появилась неожиданно прямо перед ним. Одетая в чистенький белый халатик и белые, чуть расклешенные брючки, из-под которых высовывались лакированные розовые носки туфель, депутатская жена выглядела значительно моложе, чем при вчерашней встрече. Накануне волосы были скручены в какую-то безобразную прическу, теперь они свободно лежали на плечах. Вчера губы были только чуть подкрашены, а теперь полный макияж — хорошо продуманная обворожительная картинка. В руке ее была зажженная сигарета.

— Ну и порядки у вас!

— Тише говори! — попросила она, указывая сигаретой на открытую металлическую дверь. — Пойдем!

— Я вас и не узнал бы на улице! — сказал Паша, послушно следуя за ней. — Как-то вы очень сильно в лице переменились!

— Разве? — удивилась она, выпуская новое облачко дыма.

— А что, у вас в онкологическом центре пропагандируется польза курения?

Кривая улыбочка скользнула по накрашенным губам Валентины.

В лифте они спустились вниз в подвальное помещение и остановились посреди отделанного белым кафелем длинного ярко освещенного коридора под округлым бетонным потолком.

— Сейчас я отведу тебя в приемный покой, — сказала Валентина. — Переоденешься, примешь ванну, потом в палату.

— Глупо как! — сказал Паша. Сильные потоки воздуха шевелили волосы Валентины, отчего было невозможно разглядеть выражение ее глаз, не понять: смеется она над ним или говорит серьезно. — Может, зря мы это с вами затеяли?

— Я не могу остаться в клинике на ночь, не вызывая подозрений, — сказала Валентина и прибрала волосы. Глаза ее были излишне накрашены, но совершенно холодны. — Не беспокойся, завтра я оформлю твою выписку.

— А я и не беспокоюсь, просто как-то мы вчера поговорили, а теперь мне кажется, смысла во всем этом маловато.

— Ночью в семьсот седьмую палату по распоряжению Тимофеева поместили нового больного, — сказала Валентина.

— Тоже шофер?

— Нет. Директор фирмы, торгующей за рубеж. Вчера вечером ему попытались сделать операцию, но, как в подобных случаях бывает, разрезали и сразу зашили. Он безнадежен. Я изучила результаты анализов и заключение хирурга, ему осталось максимум три-четыре недели. Я помещу тебя в семисотую, она рядом. Но решай сейчас, идешь ты или нет. У меня нет времени. Если Тимофеев обратит внимание на мое длительное отсутствие, у него могут возникнуть ненужные подозрения.