— Жили же люди! — прозвучал в темноте голос Зинаиды, и было слышно, как скрипит под ее рукою дверь одной из квартир. — Тут, наверно, и унитаз голубенький. Жалко — темно, не видно.

Максим Данилович вернулся на несколько шагов, вошел в квартиру, заглянул через плечо женщины. В большое окно падал фонарный свет. В этом неживом свете блестело огромное зеркало. Это была спальня. Шикарная двуспальная кровать с разбросанными простынями, туалетный столик на гнутых ножках, мягкие стулья, толстый ковер на полу. Его даже не пытались свернуть, только один угол задран, лежит белым треугольником на темно-красном. Из выпуклого полированного шкафа свешиваются платья. На постели разбросано белье.

— Можно, я здесь переночую? — тихо-тихо спросила Зинаида. — Хоть разочек в жизни на такой кроватке…

По ковру прошел свет керосинки, и Тихон, прежде чем войти в комнату, погасил лампу.

— Комната понравилась? — спросил он.

— Можно мне здесь?

— Ночуй где хочешь. — Он подошел к окну и, прячась за занавесью, выглянул наружу. — Весь город в нашем распоряжении. Будет печать, доктор обещал сделать. Будем любое здание сами пломбировать. В общем, выбирайте любую квартиру! Только не подходите к окнам… И не забудьте опустить занавески.

Желтый огонек, дрожащий ритмично в глубине улицы, сильно раздражал Сурина. Кому понадобилось вот так вдруг запускать светофоры во всем городе? Когда он поинтересовался, в чем тут дело, конечно, ему объяснили. Лучше было не спрашивать, потому что не только объяснили, а еще и пообещали выговор вкатить в личное дело, если будет задавать идиотские вопросы.

Оказывается, таран шлагбаума пьяным водителем приравняли к обычной аварии, а поскольку таранили шлагбаум за очень небольшой отрезок времени несколько раз, причем последний раз со смертельным исходом, в Киев ушла бумага. Какой-то идиот в чистом кабинете прочел эту бумагу, ужаснулся, уяснив, что в таком большом городе, как Припять, не работает ни один светофор, и дал распоряжение. Теперь распоряжение было выполнено.

А тут еще омоновцы мертвых зеков нашли. К постовым это имело, правда, лишь косвенное отношение. Конечно, кто-то должен был нести ответственность за проникновение в зону уголовников, но когда именно они проникли в город, установить оказалось очень трудно, так что обвинение падало не на какую-то конкретную смену, а на руководство.

Паршиво другое: мертвецов зачем-то притащили на КПП и положили прямо на улице под снегом, слева от шлагбаума. Сурин не понял, в чем тут дело, но по какой-то причине мертвецов не могли сразу забрать. Специальная машина по договору должна была за ними прийти. Машины все не было, и пролежали мертвые зеки на морозе почти сутки.

Сурину было почти все равно. Лежат, ну и пусть лежат, есть, пить не просят, а Гребнев разозлился, не мог стерпеть.

— Скотство! — говорил он, глядя в окно дежурки на присыпанные снегом мертвые тела. — Мы как собаки мерзнем возле шлагбаума, а они коньяк с ананасами жрут…

— Да уже наелись! — возражал Сурин. — Мертвые они. Понимаешь, мертвые. Не надо. Не греши. Не говори ничего.

К утру, когда Гребнев, скорчившись на скамейке и накрывшись полушубком, заснул, Сурину пришло в голову осмотреть мертвецов. Он вышел, навел прожектор и немного почистил тела, раскидал метелкой снег. В белом сильном свете мертвые зеки выглядели немного странно. Один в костюме, другой в синей спортивной форме. Во лбу рваная дырка от пули. Надпись на груди «Адидас» и кирзовые сапоги на ногах. Лицо темное, и глаза открыты — жесткое стекло. Сурин наклонился, хотел закрыть глаза мертвецу, но ничего не вышло, только руку о ресницы уколол, закостенело все, смерзлось.

Прожектор утром почистили, и свет, заливающий все вокруг, был необычайно ярким. Уже собираясь вернуться в дежурку, Сурин заметил, что из кармана костюма торчит что-то тонкое и блестящее. Наклонился, ухватил пальцами, потянул и сразу пожалел об этом.

На ладони его оказалась длинная женская шпилька. Ничего особенного, обыкновенная серебряная проволочка, какими обычно закалывают волосы немолодые замужние женщины. Не для красоты, а лишь для того, чтобы волосы в глаза не лезли.

«Значит, все-таки была женщина? — подумал тогда Сурин. — Была и ушла! Не привиделась она мне! Не привиделась… Существует она! — Он спрятал шпильку во внутренний карман и воровато посмотрел на утренний мертвый город. — Она где-то здесь!»

Все это произошло в его прошлое дежурство. Теперь трупы увезли, а шпилька так и осталась лежать в кармане. Не отрываясь, Сурин смотрел на бессмысленный светофор, на мигалку, и кулаки его постоянно сжимались и разжимались. Он не хотел больше думать о женщине, прячущейся в городе.

В это время, когда все машины по списку уже прошли, обычно удавалось опустить шлагбаум и пару часов поспать, а тут ЧП, какой-то псих кружит на машине по городу. Можно было не сообщать, конечно, но мало ли что, а если он покружит и опять полезет на шлагбаум, не сбросив хода? Сообщили.

Первый броневик с патрулем только отметился и сразу укатил в сторону станции, зато другой застрял. Вежливый лейтенант объяснил, что не считает нужным колесить по улицам — обычно это дает неважные результаты — и что, следуя последнему предписанию, он будет производить розыск, имея одну отправную точку, а именно данный пост ГАИ.

— Скажите, а какая машина? Вы же разбираетесь, — вальяжно устроившись за столом на месте Гребнева, спрашивал он, и холеная ручка играла пальцами по краю стула. — Вы же можете по звуку определить марку? Вы же слышали?

— Ну слышал, слышал! — неохотно согласился Гребнев, назло самому себе он, вернувшись в помещение, не снял полушубка. Снег на полушубке растаял, и черная ткань мокро блестела. — Не могу сказать. Хороший движок, сильный… Не могу сказать. Не знаю…

— Какая-то неизвестная вам иномарка!

— Может, «Кадиллак»? — вставил Сурин.

— Нет! Нет, Петрович, ты ведь тоже слышал… — Гребнев повернулся к Сурину, он искренне пытался припомнить. — На ГАЗ похоже…

— Какой?

— Да не знаю я, лейтенант, не знаю. Совсем незнакомая машина.

Сквозь стекло Сурин видел, как к подъезду ближайшей шестнадцатиэтажной башни подошли несколько человек в защитных костюмах. Один из них протянул руку и сорвал пломбу. Снег перестал падать, и на расстоянии все было хорошо видно, до черточки.

— Ладно, ребята, — сказал лейтенант, и его пальцы перестали барабанить по сиденью. — Особой тайны во всем этом нет, и лучше будет, если я вас проинформирую. Все очень серьезно…

— Думаешь, если серьёзу нагнать, то у нас мозги лучше работать будут? — спросил обиженно Гребнев. — Еще что-то случилось разве?

— Много чего случилось. Сегодня с утра все на ногах.

Он нарочно замолчал. Сурин смотрел, как исчезают одна за другой темные фигуры в распахнутых дверях башни. Когда последняя спина пропала и дверь захлопнулась, сквозь звон в голове вдруг прорвалась одна очень простая, банальная мысль.

«Я видел женский силуэт в окне… Я нашел в кармане мертвеца женскую шпильку… — подумал Сурин. — Ясно видел, — он осторожно погладил себя по карману, в котором все еще лежала шпилька, — выходит, эта женщина была там в башне и ушла. Как можно уйти из дома, не повредив ни одной пломбы?»

— Как можно выйти наружу, не повредив пломбы? — спросил он, обращаясь только к Гребневу.

— Ты чего, Петрович?

— Да вспомнил.

«Наружу никак не выйдешь, — подумал он. — А вот в другое здание запросто можно, через систему коммуникаций. И зеки эти, наверное, по канализации прошли. Как же еще? Нужно будет проверить эту мысль. В каждом доме в подвале должен быть канализационный люк!»

В окнах шестнадцатиэтажки замелькал свет сильных ручных фонариков. Прожектор, направленный теперь вниз, высвечивал треугольником небольшое пространство улицы. Остальной город за этим белым треугольником казался тенью. Дробил и дробил, усыпляя, желтый огонек в глубине улицы.

— Ну так что еще серьезного случилось? — обращаясь к лейтенанту, спросил Гребнев. Хотя прошло уже много времени, он все не мог выбросить из головы лежащие под снегом слева от шлагбаума мертвые тела. — Зеки больше не беспокоят?