Александр Бородыня родился в 1957 году в Москве.

Известность ему принесли романы «Дикий лес» (1991), «Антология истины» (1992), «Парадный мундир кисти Малевича» (1993), «Спички» (1993), напечатанные в журналах «Дружба народов», «Юность» и «Новый мир».

Его книги «Шелковый след» и «Эмблема печали» увидели свет в популярных детективных сериях.

Черный полушубок набух от январского ледяного дождя, отяжелел. В свете прожектора он мокро серебрился.

Немного подволакивая ноги, Сурин прошел вдоль колючки и остановился возле шлагбаума. Сапоги тоже отяжелели от влаги. Потоптался на месте. Вскрыл панель. Проверив контакты и захлопнув металлический щиток, он махнул рукой:

— Давай!

Короткий шлагбаум плотно лежал на своих железных рогатках. После двух сумасшедших таранов неделю назад деревянную разрисованную в две краски слабую перекладину заменили чугунной балкой, и теперь шлагбаум мог быть поднят только автоматически. Чтобы открыть проезд вручную, требовалось не меньше трех крепких мужиков, а их на четвертом КПП, согласно штатному расписанию, было только двое. Нарастающий шум движка потонул в скрипе. Балка вздрогнула и медленно поднялась, встала почти вертикально.

— Годится!.. Опускай!

Снова запел движок, железная балка поехала вниз.

Расстегивая полушубок, Сурин ощутил легкую тошноту и звон в голове. Все это было уже знакомо. Притворив поплотнее дверь, заглянул через плечо напарника. Палец Гребнева медленно двигался по списку, лежащему на столе. Список был красиво отпечатан на лазерном принтере, и возле каждой графы шариковой авторучкой были жирно нарисованы галочки.

— Две машины осталось, — не поворачивая головы, сказал Гребнев. Длинная тонкая авторучка поставила красную точку внизу списка. — Отметим, и можно будет соснуть.

— Свинобусы? [Свинобусами в Припяти называют специальные автобусы, обшитые свинцовым листом, для провоза работников АЭС по зараженной радиацией территории. — Примеч. авт]

— Один свинобус и один «Кадиллак».

— «Кадиллак»? — удивился Сурин. Он встал у окна, глубоко засовывая под раскаленную батарею носки своих мокрых сапог. Звон в голове заметно ослабевал. — Откуда «Кадиллак»?

Соперничая с мощным прожектором КПП, оранжевые фонари за стеклом светили, как бешеные, в полный накал. Широкая пустая улица просматривалась до конца, до самой развилки. Даже можно различить рядом с пустым милицейским стаканом черный стручок навсегда умершего светофора.

Сурин почему-то подумал, что с подъезда ближайшей шестнадцатиэтажки снова сорвали пломбу, но до шестнадцатиэтажки было отсюда метров сто, не разглядеть. Изрытый металлом гусениц асфальт словно припорошило. Но снега не видно, больше на дождь похоже. Витрина отражает предметы из глубины пустой улицы, как маленькое прямоугольное зеркальце.

«Грязный «Кадиллак», — припомнил он и даже улыбнулся от этого. — Сорок тысяч долларов!.. Сюда его пропустили, а назад нет пути. Что с возу упало, то пропало!.. Можете кататься, гражданин начальник, но только в пределах зоны. Будете выезжать из зоны, запасите другую машину. Мимо нас сколько угодно, но на посту номер три вы обязаны пересесть с грязного транспорта на чистый. Жаловаться? Да сколько угодно! Сгноите нас? Мы уже и так гнилые. Хотите послушать, как ваша машина звенит? Возьмите наушничек, возьмите. Красиво звенит. Прямо симфонический оркестр!»

Все это он сам выдал в лицо пижону со сквозным пропуском, вот здесь же, в помещении дежурки, когда тот, злобно сверкая глазами, расстегивал на себе защитный комбинезон. Гонору было столько, что мелькнула мысль: а не генеральская ли форма под комбинезоном, но обошлось, под комбинезоном оказался двубортный серый костюмчик, очень представительный, правда, по виду; запонки в манжетах рубашки так и сверкнули.

Сурин не удержался, хохотнул:

— Я вспомнил! Про «Кадиллак». Хорошо я его тогда отбрил.

— Бесполезно! — сказал Гребнев. — Такого не напугаешь. Ему хоть смерть с косой на дороге поставь, плевать ему!

— И ты туда же… — чувствуя как от ног разливается, ползет по телу тепло, вздохнул Сурин. — Ты в это веришь, что ли?

— Во что я верю?

— В эту бабу на дороге.

— Что за баба?

— Ты что, не слышал ни разу?

— Нет!

— Шофера болтают. Обычно утром часов около десяти она появляется. Помнишь, где указатель «Въезд в зону»? — Гребнев кивнул. — Вот там! Стоит с поднятой рукой. Голосует. И если ее в машину возьмешь, то жить тебе осталось день, не больше. Я не верю!

— А какая она? Молоденькая? — спросил Гребнев.

— По-разному, одни рассказывают, страшная такая, тощая. Мегера. Горбатая, — скучным усталым голосом, почти лишенным необходимой в подобном случае пугающей интонации, рассказывал Сурин. — В руке длинный черный зонтик. Знаешь, такой — трость. Другие говорят: роскошная женщина. Золото на пальцах, вся в дорогих мехах, накрашенная, пахнет хорошими духами.

— Интересно, как же они ее нюхали, если не выходили из машины? — спросил Гребнев, пытаясь изобразить иронию.

— Наверное, выходили все же!

— Погоди. Не выходит! — Авторучка стукнула по столу, и Гребнев встал, разминая медленными движениями плечи. — Не выходит так. Если они остановились, то, значит, умерли. Если умерли, не смогли бы рассказать. А если не остановились, тогда как же запах духов?

— А мне все равно! — сказал Сурин почти печально. — Попалась бы мне такая дамочка в шубке на пустом шоссе, посадил бы и думать бы не стал.

— Да уж неплохо такую подсадить, — согласился Гребнев.

— А свинобус, между прочим, с дозиметристами из комитета. — Он сделал несколько простых гимнастических упражнений, после чего отпер шкафчик и вытянул из него комбинезон. — Убей меня, не знаю, чего здесь нужно еще измерять? Девятый год все меряют и меряют… Все меряют и меряют… — Затягивая металлический ремешок на вороте, он как-то нехорошо исподлобья глянул на своего напарника. — Ты не обижайся, Петрович, но, если будешь без комбинезона под дождичком ходить, я рапорт на тебя составлю.

По уже возникшему вдалеке и быстро нарастающему шуму мотора можно было определить: автобус появится на КПП без опоздания. В графике значилось: «Въезд в зону 12.00. Выезд из зоны 20.00. Внутренний номерной знак 033». Ручные часы Сурина остановились. Тряхнув рукой и оценив прыгающую секундную стрелку, он подумал, что надо купить механические. Эти выбросить пора. Не отрываясь, долго он смотрел на шестнадцатиэтажную башню. Он был уже совершенно уверен: пломбы на подъезде нет. Ноги, засунутые под батарею, почти просохли и согрелись, пальцам стало даже жарко, но он стоял, не меняя положения. Дело было даже не в пломбе, что-то еще было в облике башни необычное, нехорошее что-то. Но что именно, ухватить ему не удавалось.

Неряшливо, будто детской рукой, на боку автобуса слева от передней двери был выведен номер. Автобус, ржавый и мокрый, желтая краска струпьями сползает по округлым металлическим бокам, а цифра, нарисованная белой масляной краской, свежая, светящаяся, будто фосфоресцирует под ледяным дождем. Тяжело подкатив, он остановился. Плоский бампер почти уперся в балку шлагбаума. Дверь открылась, и Гребнев в таком же белом, как цифра, комбинезоне вошел внутрь. Не отрываясь от батареи, Сурин пригнулся к столу, взял авторучку и нарисовал в конце списка еще одну галочку. Двигатель шофер автобуса не выключает, зачем? Сейчас Гребнев проверит документы, проверит дозиметром багаж, и — можно ехать. Проверка на этом КПП — чистая формальность, настоящая проверка и настоящий радиационный контроль, когда каждую вещь прозванивают, каждую сигарету, вынутую из пачки, каждый вывернутый пальчик на перчатке, — это дальше. Там они избавятся от защитных комбинезонов и пересядут с грязных автобусов на чистые. Окна изнутри свинобуса, закрытые свинцовым листом, были темны. Но у самого верха на окнах оставалось еще сантиметров десять не заизолированного, а просто закрашенного стекла, и можно было разглядеть, как тень бродит по этим освещенным полосочкам.