— Нет, я буду ждать папу. Ты бы позвонила ему...

— Папе... некогда, Марина. — Анна глянула в окно: за кружевом занавесок чернела ночь. — Папа... занят, Маринка.

— Всё равно я подожду, — упрямо сказала Маринка.

Желание ребёнка видеть отца, разговор о нём сейчас (когда он, наверное, ушел к той) надрывали сердце Анны. И удивительное сходство маленькой девочки с большим, мужественным человеком — сходство, которым Анна всегда невольно гордилась, — вдруг тоже мучительно обожгло её.

— Иди-ка лучше спать, Маринка!

Анна отстранила дочь, встала, хотела выйти из комнаты, но пошатнулась и, хватаясь руками, как слепая, свалилась на пол.

— Мама! Ты что, мама? — вскрикнула перепуганная Маринка, кидаясь к ней.

— Ничего, ничего, — прошептала Анна с лицом, искривлённым от душевной боли. — Просто... ноги онемели.

Бледная, с синими пятнами под глазами, вышла она утром из своей рабочей комнаты, где провела всю ночь.

— Тебе нездоровится? — спросил Андрей за завтраком с оттенком неловкой затаённой виноватости. — Ты очень плохо выглядишь... Тебе нужно отдохнуть.

— Да, мне нездоровится, — тихо сказала Анна.

«Конечно, я выгляжу скверно», — продолжала она про себя, обиженная. Как жестоко с его стороны говорить ей теперь, что она подурнела!

Она вспомнила карточку молодой, красивой женщины, найденную ею однажды в его книге. Он сказал тогда, что это карточка забыта в книге кем-то из студентов. Анна поверила. Почему она всегда верила ему? Может быть, это последнее событие в его жизни совсем не ново для него?.. Может быть, он обманывал её и раньше?..

Она наливала чай ему и Маринке, переставляла на столе печенье, сахар, конфеты и всё припоминала, и многое в прошлом начинало казаться ей подозрительным.

Оставшись одна, Анна торопливо прошла в кабинет Андрея. Почему она до сих пор не посмотрела его записи в дневнике, почему она не проверила ящики его стола: может быть, там хранятся какие-нибудь письма, может быть, портрет Валентины?

Дрожа от волнения, с лихорадочными пятнами на щеках, она принялась рыться в бумагах Андрея, в его адресных книжках, в папках...

Конверты деловых писем обжигали ей пальцы, исписанные листы шуршали на весь дом, затискиваемые нетерпеливыми руками в тесные отделения портфеля. Каждый уголок, каждая книга могли служить приютом того, что она хотела вырвать, как постыдную тайну Андрея. У Анны закружилась голова: для того, чтобы перевернуть каждый лоскуток бумаги, нужно было затратить целый день, и она вдруг страшно пожалела о своей прежней беспечности. Ведь Андрея не было дома целый месяц, а она даже не подумала проверить хотя бы то, что он записывал в это лето.

Вот еще связка бумаг, — что в ней такое? От нетерпения Анна разорвала шнурок, листки блокнотов, газетные вырезки рассыпались по ее коленям, скатились на пол.

«Нет, опять не то», — подумала она с отчаянием, точно какая-нибудь любовная записка могла успокоить её.

Анна нагнулась, чтобы собрать рассыпанное, и в это время услышала шаги и голос Андрея... Она так и застыла у стола.

— Ты что это? — удивлённо спросил Андрей, но сразу всё понял и густо покраснел.

Покраснел так, будто сам совершил что-то невыносимо постыдное. Он даже не нашёлся, что сказать, и, круто повернувшись, пошёл вон из комнаты.

— Это ты, ты сам... довёл меня до этого! — крикнула Анна, но Андрей даже не оглянулся.

Она не поняла, что говорила ей появившаяся в дверях Клавдия. Но Клавдия явилась снова, и только тогда Анна разобрала, что её требуют к телефону. Она и у телефона переспрашивала несколько раз, пока трубка голосом Ветлугина не довела до её сознания, что на гидравлике разорвало обогатитель, а на руднике второй час простой из-за поломки компрессора.

— Хорошо, — безучастно ответила Анна, положила трубку, села у стола и, подперев лицо кулаками, проговорила тихонько: — Как бы мне хотелось заплакать! Почему это я не умею плакать?

Что там у них поломалось?! Разве это можно сравнить с тем, что сломалось у неё? Компрессор остановился... Только-то и всего! Тысячу раз его можно починять и пустить снова. А вот как наладить её отношения с Андреем? Где найдётся такой чудесник? Уж не та ли ревность, о которой она говорила Ветлугину, которая «не должна унижать человека», которая, как и любовь должна толкать людей на большие дела.. На большое же дело толкнула она её Анну! И почему это ей, такой несчастной, ревнивой, слабой до ничтожества женщине, сообщают о каком-то разорванном обогатителе? Что она может?

Гидравлика... Золото, брошенное Анной под струю монитора, выдержало испытание, а любовь её — нет. Ох, если бы она могла заплакать! Анне вспомнилась полузабытая сказка о прекрасном мальчике, который никогда не плакал и не видел слез. Счастливый, он полюбил; вся его жизнь была золотым сном. Но однажды он увидел свою подружку на руках другого, и по лицу его потекли слёзы. Ему показалось, что это свет уходит из его глаз...

Свет уходил и из глаз Анны, но слёз не было: и она просто задыхалась под навалившейся на неё незримой тяжестью. Так задыхаются буры рудника, когда прекращена подача сжатого воздуха. Как злится, наверное, бурильщик Никанор Чернов, первым перешедший вчера на бурение сразу четырьмя молотками!

Он приехал весной вместе с Валентиной Саенко. Анна вспомнила солнечный берег, толпу, оживление, радостные лица, свою первую встречу с Валентиной. Как сразу угадала она беду! Сердцем — не умом — угадала. Ведь никогда раньше не ревновала она Андрея. И как она ждала этот пароход...

Да... на этом же пароходе приехал человек с огромной жаждой труда — Никанор Чернов. Он ходит сейчас по камере, по её просторной «десятине», и его жесткие, рабочие, жадные руки сжимаются в кулаки от досады и нетерпения.

Через час Анна сидела у себя в конторе. Надо было итти на шахту и на гидравлику, где лопнул обогатитель, но она медлила. Она понимала, что откровенный разговор с Андреем теперь неизбежен, и всё в ней ныло от ожидания. Но он не шёл и не звонил, и Анна с трудом заставила себя осознать, что в разгар рабочего дня некогда заниматься разговорами о своих сердечных делах.

Стараясь сосредоточиться, она нервно перебирала деловые бумаги на столе.

Потом она резко оттолкнулась от стола и с минуту сидела неподвижная, строгая, прямая, но внутренне развинченная донельзя.

«Так-то вот! А кто работать будет?»

— Надо итти на шахту, здесь сидеть сейчас невозможно, — сказала Анна вслух и подошла к окну.

Первое, что она увидела, была бочка под водостоком. За время летней жары деревянные обручи покоробились, разошлись и свалились, разошлись и клёпки, позеленевшие и тёмные от последних дождей, и вся бочка, скреплённая только в уторах, как будто скалилась, нахально усмехаясь. Анна посмотрела ещё и вспомнила, как весной в такой же бочке, но полной до краёв, блестело солнце и как радостно было тогда смотреть на этот солнечный блеск. Всё развалилось.

«Безобразие! — как-то машинально отметила Анна. — Неужели завхоз не видит? Говорим о противопожарных мерах, а бочка рассохлась, и никто не замечает!»

Анна глянула ещё в сторону конюшен и вдруг увидела Андрея.

Андрей шёл в осеннем плаще с тощим рюкзаком, перекинутым через плечо: он куда-то уезжал. Вцепившись в раму окна, Анна смотрела ему вслед. Она вспомнила, что он собирался на Звёздный. Вот почему он вернулся утром домой... Она представила его неожиданное возвращение, и её снова кинуло в жар и холод. Он уезжал, даже не позвонив ей; её поступок, повидимому, совсем оттолкнул его.

Андрей действительно уезжал на Звёздный. Поздно вечером его вызвал к телефону Чулков и сказал, что на канавах рудной разведки встречена очень интересная жила кварца, в голосе Чулкова Андрей угадал радостную тревогу и сразу заволновался. Нужно было ехать. Но как уехать, не предупредив Валентину?