Андрей смотрел на него, удивлённый этой простотой; до сих пор он знал Уварова, как серьёзного и даже угрюмого человека, а тут он словно распахнулся весь.

— Ну, как дела у тебя? — спросил Уваров, помолчав, и всё ещё улыбчиво снизу взглянул на Андрея.

Уваров не меньше, Анны болел тем, что окружало его. Он судил о работе предприятия, за которое считал себя ответственным, и за которое действительно отвечал всей своей совестью, — не по рапортичкам, а как инженер-контролёр, — отлично разбираясь в балансе производства. Он был в курсе всех производственных дел и прекрасно знал людей, с которыми велись эти дела. Если труд за годы первых двух пятилеток стал источником почёта, зажиточности, свободного творчества, стирающего грань между физическим и умственным трудом, то в этом была огромная заслуга таких партийных воспитателей, как Уваров. За то и несли ему дань уважения, заключавшуюся в том, что шли к нему в партком все, добровольно назначая его своим судьёй и советчиком в самом заветном, задушевном, а иногда и постыдном.

Андрея сегодня он вызвал сам. Вопрос о разведках был сейчас наиболее острым и волнующим из всего, что тревожило Уварова. Нужно было прекратить неудачно затянувшуюся рудную разведку на Долгой горе, и Уваров, зная, как тяжело это будет для Андрея, непоколебимо верившего в успех этой разведки, чувствовал себя, как хирург, которому нужно для спасения жизни отрезать ногу близкому человеку.

— Что там сейчас... на рудной? — помедлив, спросил он, насторожённо-открытым взглядом отмечая сразу помрачневшее лицо Андрея и то резкое движение, с каким тот поднялся с подоконника.

— Нам не хватает денег, — неловко, дрогнувшим голосом сказал Андрей. — Понимаешь, не хватает денег. Сейчас самый сезон для развёртывания работ, а мне предлагают... — Андрей замолчал, задохнувшись от неожиданного волнения. — Разве я дурака там валял два года! Я не могу... не имею никакого права согласиться на прекращение работ... разведочных. Там, где уже вбито столько средств, где сделано так много... Мне говорят, что выгоднее затратить дополнительные ассигнования сверх сметы на разведку россыпей... что это — дело вернее и сама разработка доступнее. Но что такое десятки мелких старательских участков но сравнению с тем, что даст Долгая гора?!

— Даст ли? — мягко спросил Уваров.

— Даст. Разве я ничего не стою, как геолог? Но пусть меня повесят, как недавно посулил мне Ветлугин, если я ошибаюсь. Мы столько уже затратили... Что значат теперь ещё какие-нибудь восемьдесят — сто тысяч?

Уваров задумчиво покачал головой:

— Надо уметь во-время остановиться. Знаешь, как в азартной игре. Разведка — ведь тоже своего рода азарт. А что же, правда ведь? Мы же не можем принимать всерьёз ставку на твою жизнь. Она ещё пригодится стране и как пригодится!..

— Ты рассуждаешь, как благоразумный старец, — не выдержав, вспылил Андрей. — Во-время остановиться! Как это можно остановиться, когда перед тобой цель, вершина подъёма? Ещё одно усилие, и ты будешь там. И вдруг отступать и отступать так позорно! Не лучше ли там же разбить себе голову?!

— Ну и разобьёшь, как Васька Буслаев, — с ласковой укоризной сказал Уваров. — Знаешь былину... Пристал Васька к острову, а там на горе камень с надписью: «Хочешь перепрыгнуть — скачи только поперёк». Где же Ваське покориться! Захотелось молодцу прыгнуть «вдоль камени», ну и расшибся. А мы тебе по-дружески, по-товарищески говорим: не горячись зря. Будет время, будут средства — тогда и доразведать можно. И что тебе дались эти канавы, когда существуют буры Крелиуса? Ну, хорошо, это твоё дело, ты геолог, тебя этому обучали, а я горный инженер. Но меня посадили сюда вот в партком и сказали: «Гляди в оба, товарищ Уваров!» И я гляжу и вижу, что работаешь ты от всей души и прав, безусловно, в своём стремлении закончить дело. Но разве не правы Лаврентьева и Ветлугин? Они хотят как можно скорее получить от тебя объекты, доступные для разработки. И ты обязан их дать. И надо их дать.

— Неужели ты думаешь, что я не сознаю этого? — горько промолвил Андрей. — Смешное дело! Мы лучших своих работников, самых сильных и опытных, перевели на разведку россыпей. На Долгой горе остались главным образом охотники из старателей, которые верят мне и работают условно, на свой риск. Разведчиков-рабочих раз — два и обчёлся. Мне не на что их содержать! Технический надзор — я сам да Чулков, проводящий там всё своё свободное время. Нищая колония! Не так-то уж дорого обходится она сейчас!

— А инструмент! А заброска продовольствия! А спецодежда? — напомнил Уваров.

— А вы хотели бы оставить нас даже без этого? — возмутился Андрей, нервным движением выкладывая на стол спички и портсигар. — Хорошо, мы будем носить продукты на себе, в котомках, по-старательски.

— Ну, уж это анархизм настоящий, — сказал Уваров, сожалея и досадуя. — Ты же не мальчик, Андрей. Старательская разведка рудника — неплохая идея, но когда это делается, как бунт против общего мнения, то это уже непартийно. Тех же старателей можно пустить тоже на россыпи.

— Значит, вы просто не верите, что там есть золото? — спросил Андрей.

— Почему же?.. Может быть, оно там и есть, — уклонился было Уваров, но тут же устыдился своей уклончивости и, краснея густо всем лицом и даже открытой полной шеей, сказал: — Не верю, Андрей. Ждал. Верил. А теперь изверился. Ты хочешь довести дело до конца. Ты уверен и по-своему прав. Но у нас нет сейчас ни средств, ни времени. Значит, надо подчиниться.

Андрей побледнел, порывисто встал и, не попадая портсигаром в карман брюк, заговорил быстро:

— Постановления о прекращении работ ещё нет. Главк ещё ничего не решил. Я буду писать в трест, к начальнику главка. К наркому!

— Пиши, пиши! — сказал ему вслед искренно огорчённый и взволнованный Уваров.

Солнце уже высушило росу под окнами. Ярко и нежно цвёл у дорожки стелящийся портулак, бедный игольчатой смуглой зеленью; холодно синели анютины глазки, радостно розовел тонкий душистый горошек. Осы гудели над цветами, но Андрей ничего этого не заметил, выйдя из парткома. Всё в нём кипело, и он опомнился только в кабинете Анны.

Анна в белом гладком костюме разговаривала по телефону. Тут же у стола сидели несколько работников с фабрики и приисков. Андрей нахмурился, но уйти, не переговорив с Анной, он не мог и присел в стороне.

— У вас мало старателей? — спрашивала Анна заведующего прииском. — Почему же вы без всякой надобности отбираете у старателей подготовленные участки? Вы сами разваливаете свои кадры. Заключите со старателями договора. На тех, кто отлынивает от работ, не распространять льгот правительства. Тех, кто работает, беречь, как кадровиков. Проявите больше гибкости и забот, и люди будут. Приеду сама, проверю. Что ещё? Не хватает оборудования? — Анна снова брала трубку, звонила в техснаб и тут же распоряжалась об отправке дополнительного оборудования. — Чтобы не было потом никаких отговорок.

За какие-нибудь полчаса она отпустила весь народ, каждому дав самые определённые объяснения и указания, но Андрею время, проведённое у неё, показалось томительно долгим.

— Я был в парткоме, — сразу приступил Андрей к своему наболевшему, когда они остались одни.

— Да? — промолвила Анна внешне спокойно, но смуглая её рука, игравшая карандашом, остановилась, не закончив движения. Она посмотрела на Андрея вопросительно.

— Уваров, конечно, заодно с вами... — продолжал Андрей приглушенным, бесцветным голосом.

— Почему «конечно»? И что значит «заодно»? — сказала Анна с вынужденной холодностью, чтобы не поддаваться дружескому сочувствию к тому, чему она не хотела сочувствовать. — А ты разве за другое?

— Брось! — сказал Андрей с раздражением. — Ты сама знаешь, что я не имею в виду политику, что дело тут не в политике...

— А в чём же? Разве мы не создаём в каком-то масштабе политику нашей работой?