Иисуса нельзя понимать так, будто он противопоставляет материальное и духовное (у древних евреев, как отмечают специалисты, вообще не было слова для обозначения тела в отличие от души). Речь на самом деле идет о приоритетах и, соответственно, о разных способах бытия, различных этических перспективах, которые определяются выбором между своевольной нацеленностью жизни индивида на земные блага или ее устремленностью к небесному царству.

Одна из притч Иисуса — о богатом человеке, собравшем хороший урожай, который не помещался в его амбарах. Тогда тот человек сломал старые амбары, построил новые — более просторные — и поместил туда свой хлеб и все добро. Он полагал, будто успокоил душу на многие годы вперед, ей остается только есть, пить, веселиться. Однако бог решил по-другому и в ту же ночь взял душу безумного богача, обесценив тем самым все его старания. Мораль этой истории: «Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк. 12:21). Надо богатеть в Бога, собирать «сокровища на небе» (Мф. 6:20). Какие же сокровища ценятся в небесном царстве и что надо делать человеку для того, чтобы воссоединиться с богом?

Иисус чаще всего называет себя сыном человеческим. Независимо от того, называет ли он себя так в том общем смысле, в каком это можно сказать про всех людей (в ответ на обвинения фарисеев, что, будучи человеком, он делает себя богом, Иисус ссылается на слова из древней «Книги хвалений» («Псалтыря»): «Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги?» (Ин. 10:34) или же подразумевает под этим прямое сыновство как собственный отличительный признак, свое отношение к богу он мыслит как отношение сына к отцу. Это отношение «сын — отец» является ключевым для понимания позитивной программы Иисуса. Добродетель сына состоит в послушании отцу. Не как я хочу, а как ты хочешь, отче, — это постоянный и основной мотив Иисуса. Объясняя природу своих необычных действий и суждений, в частности того, что он нарушает святость субботы, Иисус говорит: «Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего» (Ин. 5:19). И даже перед лицом самого тяжелого испытания, имея в виду предстоящую страшную казнь, он находит в себе силы сказать: «Не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22:42). Вся молитва (отсюда и ее краткость), которой учит Иисус и которая начинается словами «Отче наш», по сути, сводится к одной-единственной просьбе: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Лк. 11:2). Принять волю отца — значит строить свою жизнь в соответствии с ней. Именно строить, отдать ей всего себя. Притча Иисуса о сеятеле проясняет этот вопрос. Вышел сеятель сеять. Одно зерно упало около дороги — пришли птицы и поклевали его. Другое упало на каменистую почву — оно хотя и взошло, но быстро засохло. Третье упало в терние — терние заглушило его. А четвертое упало на добрую землю и дало богатый урожай. Раскрывая значение притчи, Иисус говорит: посеянное при дороге подобно человеку, который слышит слово (истины), но не понимает и не принимает его; посеянное на каменистых местах — человеку, который слышит и радостно принимает слово, но не может постоять за него; посеянное в тернии — человеку, который понимает и принимает слово, но оно заглушается в его сердце суетой мира; «посеянное же на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего, который и бывает плодоносен, так что иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать» (Мф. 13:23). Сын не просто принимает волю отца, он принимает ее как свою, как плодоносящий источник собственной жизни. Как зерно гибнет, чтобы взрасти богатым колосом, так сын отказывается от своей воли во имя воли отца, чтобы во много-много крат умножить свое благо.

Почему же сын послушен отцу, принимает его волю как свою собственную? Это происходит не потому, что отец обладает властью приказывать. Отец — не начальник. И не потому, что тот все равно может принудить его. Отец — не насильник. И не потому, что отец справедлив. Отец — не судья. И не потому, что отец больше знает, мудрее его. Отец — не учитель. Сын послушен отцу по той причине, что ни у кого о нем, о сыне, не болит так сердце, как у отца. «Отец любит Сына» (Ин. 5:20) — именно это качество делает отца отцом. Забота о детях — добродетель отца и прежде всего, конечно, отца небесного, как понимает его Иисус Христос. Обращаясь к ученикам, Иисус предлагает задуматься над тем, как они ведут себя в качестве отцов. Если сын у вас попросит хлеба, вы разве дадите ему камень, а если попросит рыбы, протянете ли ему змею? — задает Иисус риторические вопросы. И заключает: «Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него» (Лк. 11:13). То, что присуще любому отцу, представлено в небесном отце с полнотой, позволяющей сказать: бог есть любовь. Бог Христа есть бог любящий, милосердный. Отсюда — идея триединства, которая в той мере, в какой она поддается рациональной интерпретации, может быть истолкована в качестве превращенной формы утверждения любви как первопринципа бытия.

Сына делает сыном следование воле отца. Отца делает отцом забота о сыне. Отношение человека к богу, поскольку оно строится по модели отношения сына к отцу, заключается в том, чтобы любить его, чтобы видеть в своей воле выражение и продолжение его воли. «Не как я хочу, а как ты хочешь, Боже», — такова формула любви, открытая Иисусом Христом. Человек-сын уподобляется богу-отцу через любовь. На вопрос хитроумного, запутавшегося в бесконечных правилах фарисея «какая наибольшая заповедь в законе?» Иисус ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37–39). Иисус формулирует не просто заповедь, а наибольшую заповедь, заповедь заповедей, первооснову вечной жизни. Он формулирует нравственный закон, который не знает никаких исключений, любое исключение из которого является деградацией во зло, грех.

Вторая часть заповеди любви («возлюби ближнего твоего, как самого себя») иногда смущает своей эгоистической окрашенностью — тем, что здесь отношение индивида к самому себе возвышается до масштаба, задающего порядок любви в его отношении к другим. Нередко в обыденном сознании она так и истолковывается: считается, что человеку естественно прежде всего любить самого себя, а любовь к другим является для него вторичным, производным отношением. Такое истолкование совершенно искажает мысль Иисуса, для которого эгоистическое ограничение любви было до такой степени чуждо, что с его точки зрения по-настоящему любит ближних тот, кто способен прощать и любить своих врагов. Вторую часть заповеди любви нельзя рассматривать в отрыве от первой, из которой явствует, что наилучшее для человека состоит в том, чтобы всем своим существом, сердцем, душой и разумом, возлюбить Бога. И только так понятый «эгоизм» становится для человека критерием любви в его отношениях с другими людьми.

Заповедь любви двуедина. У человека нет прямого контакта с богом. Он не имеет возможности проявить свое отношение к нему иначе, как через братское отношение к ближним, через деятельное признание того, что ближние — такие же дети бога, как и он сам. С другой стороны, ближние погрязли во зле, их реальная жизнь не дает достаточных эмпирических оснований для того, чтобы относиться к ним с любовью, и сделать это без соотнесенности с идеей бога было бы невозможно. Человек любит бога через ближних. Человек любит ближних через бога.

Как отрешение от мира является негативным выражением идеала Иисуса Христа, так любовь — его позитивное содержание. Этика Христа есть этика любви. Последнее наставление ближайшим своим ученикам, которое дает Иисус перед своей смертью, есть наставление любить друг друга. Единственно это является признаком новой жизни и должно отличать их ото всех других: «Потому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35). Люди соединяются друг с другом во Христе через любовь, а не через особые одежды, ритуалы, иные знаки благочестия. Любовь есть и божественное совершенство и путь к нему.