И когда в июне 1955 года дело дошло до Военной коллегии Верховного суда СССР, она, руководствуясь письменным указанием ЦК КПСС, приговорила Майского к ссылке на 6 лет. Оказывается он, будучи послом в Великобритании, нарушал правила рассылки секретной информации и еще что-то не так делал, к тому же его решили наказать за меньшевистскую деятельность в годы революции и гражданской войны (вспомнили!!).

В ответ на просьбу о помиловании Майского освободили от заключения и ссылки (реабилитировали его лишь в 1964).

Майский занялся научной работой, издавал труды по истории международных отношений и мемуары.

В своих воспоминаниях он ни единого разу даже не упомянул о трагических годах, проведенных в заключении. Наверное, это и открыло «зеленый свет» появлению в печати неверных, а порой просто абсурдных рассказов о тех печальных событиях.

Вот один из самых удивительных. Он взят из книги В.Бережкова «Рядом со Сталиным». Автор пересказывает якобы услышанное им от Майского:

«...Из камеры в апартаменты Берии привели Майского. Берия был сама любезность.

— Иван Михайлович, — обратился он к подследственному.

 — Что это вы наговорили на себя напраслину? Какой же вы шпион? Это же чепуха...

Майский ничего не знал о происшедших переменах (смерть Сталина — прим. автора). Он решил, что это очередной иезуитский подвох сталинского сатрапа. Подумал: если скажет, что не шпион, наверняка снова начнут бить.

— Нет, Лаврентий Павлович, я шпион, меня завербовали англичане, это точно...

— Да бросьте вы эти глупости, Иван Михайлович! Никакой вы не шпион, вас оклеветали. Мы сейчас разобрались. Провокаторы будут наказаны. А вы можете отправляться прямо домой...

— Ну вот и все, — сказал Берия, протягивая Майскому руку.

— Простите уж великодушно, произошло недоразумение. Внизу вас ждет машина...»

Трудно поверить, что человек «рядом со Сталиным» не знал, что Берия расстрелян в 1953 году, а Майского судили и освободили в 1955!

И остается только великодушно простить Бережкова за такую «клюкву».

(9-1-7)

Москва, Б.Серпуховская улица, 27. Здесь когда-то была Третьяковская богадельня Московского купеческого общества. Теперь здесь высится Институт хирургии им. А.В.Вишневского Российской Академии медицинских наук. Перед зданием института памятник (скульптор С.Т.Конёнков) его основателю Вишневскому Александру Васильевичу (1874-1948).

(3-63-25а)

История медицины хранит имя А.В.Вишневского как выдающегося хирурга и ученого, чьи золотые руки и новаторские разработки спасли десятки тысяч жизней. А в людской памяти его имя остается благодаря популярности созданной им «мази Вишневского». А еще он отец Вишневского Александра Александровича (1906-1975) — талантливого хирурга, ставшего продолжателем его дела.

Вишневские, отец и сын, 30 лет (1945-1975) бессменно стояли во главе Института хирургии (отец — 4, сын — 26).Новелла эта о Вишневском-сыне. Сочинять ее мне не пришлось. То, что вы прочтете, это «реферат», составленный по воспоминаниям Разгона Льва Эммануиловича:

«...в период моей короткой, но жаркой дружбы с ним он не был ни академиком, ни генерал-полковником, ни депутатом, и не красовалось на нем еще ни одного ордена, и не было еще создано о нем ни одной легенды. Даже чаще его звали Шурой, нежели Александром Александровичем. Хотя уже тогда он был доктором наук и тем, кем, собственно, и остался: учеником своего отца и хорошим хирургом...

Ничем — ни внешне, ни внутренне — не был похож молодой Вишневский на своего отца. Маленький, тщедушный, похожий на цыпленка, он очень страдал оттого, что никто не признает в нем никакой значительности. Без всякого юмора, а почти горестно он рассказывал, что когда приходит в научное общество делать доклад, то швейцар ему строго указывает на раздевалку для студентов...

Но при всем этом Шура Вишневский был по-настоящему большим хирургом, свою медицину любившим больше всего. Он был одним из первых, кто начал удачно оперировать рак пищевода. Носился с этим, только об этом мог рассказывать часами... Однажды уговорил меня поехать на операцию, которая потрясла меня ужасом распотрошенного человеческого тела и тем, что Вишневский во время операции разговаривал с больным, у которого он только что взрезал спину и вырезал два ребра, — все свои операции Вишневский проводил — как верный сын своего отца — под местной анестезией. Кроме того, он лечил самых экзотических больных «блокадой по Вишневскому», жил в лепрозории, где лечил прокаженных...

Но больше всего меня в Шуре привлекало его презрение к званиям, чинам, орденам...

Шура Вишневский оказался чуть ли не единственным моим другом, которого не испугала обрушившаяся на нас беда (арест родителей жены Разгона — прим. автора). Больше того: почти все свои свободные вечера он стал проводить у нас...

Вот на этих, почти ежедневных, встречах Шура Вишневский уже давал полную волю своим чувствам по отношению к начальникам всех мастей и рангов, не исключая самого наивысшего. И он поливал всех тех знаменитых врачей, которые гнались за званиями, орденами и прочими цацками. И издевался над моей партийностью. Я думаю, что тогда он говорил искренне.

Ни во время моего короткого «окошка» между двумя сидениями, ни тогда, когда в 55-м году я окончательно вернулся в Москву, у меня не возникло желания увидеться со старым другом. К тому времени он уже вознесся на вершину социальной лестницы. И имел все, что так прежде презирал: большой генеральский чин, уйму орденов, множество всяких званий, директорство в огромном институте и невероятно большое «паблисити» в печати. И он, шпынявший меня моей партийностью, был делегатом партийных больших и малых съездов, членом Московского комитета и пр. и пр. И я понимал, что у него обязательно возникнет ощущение какой-то неловкости передо мною, и не хотел этого...

Мы еще иногда встречались. Случайно, в Союзе писателей, где он любил иногда выступать. Он быстро и неловко целовался и, неизвестно кем возмущаясь, говорил: «Почему мы не видимся? Надо встретиться и поговорить!»

Однако ничего сам для этого не делал, ну а мне это делать было неуместно. Да и о чем мы могли с ним теперь «поговорить»? У каждого из нас была своя и непохожая жизнь. Шура получал очередные звания, ордена, давал интервью, писал статьи и книги, ездил на конгрессы, принимал знатных иностранцев, ходил на правительственные и дипломатические приемы, на все премьеры и вернисажи, на все сверхэлитные балеты, играл в теннис, разводился, женился и мгновенно умер, как бы споткнувшись в этом непрестанном, неудержимом беге.

Когда я вспоминаю его, испытываю к нему никогда не проходящее чувство благодарности за десять месяцев нашей дружбы и какую-то жалость к нему за его непохожесть на отца, за неестественную суетность жизни».

(9-1-9)

В еженедельнике «Алфавит» был напечатан материал:

«Боги войны Василий Грабин и Сергей Королев: один выиграл войну, другой покорил мир».

Этот заголовок, конечно, может показаться кому-то непомерным преувеличением, а я его привел здесь потому, что он находится в строгом соответствии с фактами...

Артиллерия — бог войны, а конструктор артиллерийского вооружения Грабин Василий Гаврилович (1900-1980) — ее бог. Судите сами.

В годы Великой Отечественной войны из 140 тысяч полевых орудий, которыми воевала Красная Армия, около 130 тысяч сконструированы Грабиным. Его 76-миллиметровая пушка ЗИС-З была признана одной из самых гениальных конструкций в истории ствольной артиллерии. И поныне на всех местах крупнейших сражений эта грозная реликвия войны стоит на пьедесталах почета как памятник отечественному оружию. Грабинскими пушками вооружали танки, самоходные установки. «Зверобоем» назвали в армии его 100-миллиметровую пушку БС-3, пробивавшую броню фашистских «тигров» и «пантер»...