О других памятниках новеллы: «Любви отданное сердце» (поэт В.АЛуговской), «Точка смерти языком скульптуры» (скрипач Ю.Г.Ситковецкий), «Битва в пути» (писательница Галина Николаева), «Мальчик! Здравствуй» (поэт М.А.Светлов), «На поруках — даже после смерти!» (физик Л.Д.Ландау).

Жена учительствовала, и в дни, когда рано уходила из дому, отводить в детский сад младшую, четырехлетнюю доченьку Софочку должен был я. К каким ухищрениям приходилось порой прибегать, чтобы с минимальной жестокостью преодолеть нежелание еще не продравшего глазки ребенка отправляться в чужой дом, к чужой тете, знал не понаслышке.

... И в один из таких походов я решил применить заранее продуманный прием, надеясь, что удастся заморочить девочку и спокойно преодолеть десяти минутную дорогу до детсада.

— Ты знаешь, доченька, — спросил я, когда мы спускались по лестнице, — что садик твой на Трубной площади?

Желая захватить ее внимание, я начал, не ожидая ответа, декламировать с максимально доступной мне артистичностью:

/И в кафе на Трубной/ /золотые трубы, — / /только мы входили, -/ /обращались к нам:/ / «Здравствуйте, пожалуйста,/ /заходите, Люба!/ /Оставайтесь с нами,/ /Любка Фейгельман!»/...

Что думали оборачивающиеся прохожие, нетрудно догадаться. Но зато эффект от стихов превзошел все мои ожидания. Ошарашенная дочка смотрела на меня, ничего не понимая, и после некоторой паузы сказала:

— А у нас в садике тоже есть Люба! Потом подумала и спросила:

— Папа, а золотые трубы, это что?

На мои ответы следовали ее новые вопросы, и мы оба не заметили, как оказались в детском саду.

После этого каждый раз, когда мы отправлялись в поход, дочка просила:

— Пожалуйста, почитай еще про золотые трубы!...

Много лет спустя, в первое же наше совместное посещение Новодевичьего, я подвел мою взрослую дочь к могиле, где покоится Смеляков Ярослав Васильевич (1913-1972), и спросил:

— Помнишь!?

И тут же в ответ услышал:

— Золотые трубы? Еще бы!

Посмотрела она на надгробие — огромную из белого металла звезду с неравными лучами — лукаво улыбнулась и сказала:

— А я ведь стихи Смелякова полюбила, правда, лет через двадцать. Хочешь докажу?

И прочла:

                              Если я заболею,

                              к врачам обращаться не стану.

                             Обращаюсь к друзьям

                             (не сочтите, что это в бреду):

                              постелите мне степь,

                              занавесьте мне окна туманом,

                              в изголовье поставьте

                              упавшую с неба звезду.

Да, звезду в изголовье «поставили». Но ведь не здесь ее место. А там, где поэт хотел оказаться после смерти. И это место назвал, причем письменно, в стихотворении «Попытка завещания»:

                                   Когда умру, мои останки,

                                   с печалью сдержанной, без слез,

                                   похорони на полустанке

                                   под сенью слабою берез.

И даже объяснил почему:

                                   Мне это так необходимо,

                                   чтоб поздним вечером, тогда,

                                   не останавливаясь, мимо

                                   шли с ровным стуком поезда,

                                   Ведь там лежать в земле глубокой

                                        и одиноко и темно.

                                       Лети, светясь неподалеку,

                                        вагона дальнего окно.

                                       Пусть этот отблеск жизни милой,

                                       пускай щемящий проблеск тот

                                       пройдет, мерцая, над могилой

                                       и где-то дальше пропадет...

Дорогой Ярослав Васильевич! Увы, не посчиталась власть с вашим желанием покоиться на Переделкинском погосте. Ей наплевать, что она в неоплатном долгу перед вами за неправедно отнятые у вас годы жизни — дважды сажали, отправляли в тюрьму, лагеря, в ссылку, а ведь была еще и война, плен.

Но поймите и вы Её. Вы ведь поэт знаменитый и Ей надо «предъявлять» вас народу, посещающему престижное Новодевичье. А утешением вам пусть будет тот факт, что не одного вас похоронили здесь против воли. Фадеева, например, помните? Так с ним поступили также (новелла «Святой просьбе вопреки»).

(7-21-2)

На небольшом постаменте, как бы на крыле самолета, стоит бронзовый человек в шлеме, доспехах, с черной повязкой, закрывающей глаз...

Это памятник-портрет Анохина Сергея Николаевича (1910-1986), летчика-испытателя.

Начинал Анохин как планерист, был рекордсменом мира, в Великую Отечественную войну на планерах забрасывал в тыл врага людей и технику. Уже в войну перешел на испытательскую работу.

В одном из полетов при испытании на флаттер самолет разрушился, Анохин успел катапультировать. Жив остался, но получил серьезные травмы, лишился одного глаза. Однако и после этого продолжал летать.

М.Галлай, с которым они вместе работали в Летно-исследовательском институте (ЛИИ), вспоминал:

«Это само по себе было редкостью: мировая авиационная практика знает считанных по пальцам одной руки одноглазых летчиков.

Сергей Анохин и среди них был уникален: не просто летал, а летал как испытатель новых, скоростных, реактивных (новинка того времени) машин. Причем и тут был одним из лучших». Стал Героем Советского Союза, заслуженным мастером спорта, заслуженным летчиком-испытателем СССР, инструктором-методистом по подготовке космонавтов, получил Государственную премию...

Собратья по профессии, которые сами считались корифеями, называли его «летчиком-испытателем № 1».Необычная жизненная ситуация, в которой оказался Анохин, породила и немало историй, легенд. Вот одна из них.

Работая в ЛИИ, Анохину пришлось посещать вечерний Университет марксизма-ленинизма. После тяжелого дня испытаний это было, конечно, утомительно и восторга не вызывало. На занятия Анохин приходил в черной повязке поверх стеклянного глаза. Улучив момент, он перекидывал повязку на здоровый глаз и, подперев голову, безмятежно спал, уставившись на лектора стеклянным глазом.

(7-23-6)

В буквальном переводе с латинского «легенда» это — то, что следует прочесть; в фольклоре легенда это — чудесное-достоверное, в обиходе — что-то невероятное, выдумка.

И все это присутствует в биографии Граве Ивана Платоновича (1874-1960).

«...то, что следует прочесть»:

Граве И.П., инженер-артиллерист, один из создателей научной школы внутренней баллистики, генерал-майор инженерно-технической службы, доктор технических наук, профессор, действительный член Академии артиллерийских наук, лауреат Сталинской премии... А если все это и то многое, что здесь опущено, выразить одной фразой, то будет: выдающийся ученый-артиллерист. 

«... чудесное-достоверное»:

В 1916 году Граве получает патент на изобретение: «Боевые ракеты... на основе бездымного пироксилинового пороха и переносимые станки в виде желобов на катках с подъемным механизмом для стрельбы этими ракетами».

Фантастика! Ведь это прообраз легендарной «Катюши»! В ту пору предложение Граве перевооружить армию, дать ей реактивные снаряды не приняли — война, мол, идет к концу и нецелесообразно этим заниматься...