…И вот привезли наконец Ревзина. Вид у него такой, будто прибыл не из следственного изолятора, а с театральной премьеры — отутюжен, побрит до костяного блеска, прическа волной…

Ревзин проходил по довольно простому делу о расхищении дефицитных строительных материалов на небольшой базе только по одному эпизоду. Было доказано, и он сам это не отрицал, что приобрел для себя лично, за низкую цену строительные материалы, которые были выбракованы, как потерявшие кондицию от хранения под открытым небом. На самом деле материалы были отличного качества, и он это, конечно, знал. В сделку входила взятка, в результате которой появились акт о порче товара и низкая цена. Момент передачи Ревзиным взятки случайно видел сторож базы, по заявлению которого и возникло все это дело. Все вроде ясно. Но было непонятно, зачем он приобрел материал, которого хватило бы не на домик в садово-огородном кооперативе, а на три-четыре здоровенные дачи?

Вторая и главная для Куржиямского неясность — сам Ревзин. Его соучастники по этому делу были оголтелые ворюги и мелкие личности, а Ревзин — интеллигентнейший человек два высших образования — юридическое и экономическое, последнее время работал юрисконсультом в строительном институте, а в момент ареста оформлялся во всесоюзное объединение, занимающееся поставкой автомобильной техники за границу. Оформление, однако, затянулось, потому что на должности, которую ему прочили, еще сидел человек, собиравшийся, правда, уходить на пенсию, но ему еще следовало работать больше года. Однако Ревзин, видите ли, был так нужен объединению, что там готовы были занимавшему это место приписать недостающий стаж. Тянул туда Ревзина один из руководящих работников объединения Ростовцев… Все это узнал Куржиямский, проверяя показания Ревзина. Почему Ростовцев так хотел получить Ревзина в свое объединение, что готов был пойти на подлог? Для Ревзина сделка на базе — явная случайность, фигура он куда более крупная, и Куржиямский неисповедимо уверен еще и в том, что Ростовцев и Ревзин, давно связанные друг с другом, крупные жулики, хотя в подтверждение этого у него ничего не было Может быть, он что-то получит сегодня?

Ревзин сел на стул, поправил рукой прическу и спросил легко, безмятежно:

— Снова вы вспомнили обо мне, Всеволод Кузьмич? А я признаться, соскучился по вас, честное слово, думал, больше с вами не встречусь, — Ревзин смотрел Куржиямскому прямо в глаза своими светло-серыми, с желтыми ободочками вокруг зрачков, и улыбался доброй искренней улыбкой. — Мы ведь, как я считал, уже провели с вами почти сорок часов в этой комнатке.

И, как это ни парадоксально, вы мне все более глубоко симпатичны.

— Я не могу ответить вам взаимностью, сами понимаете, — пробурчал Куржиямский, пододвигая к себе бумаги.

— Всеволод Кузьмич! — на лице Ревзина прямо детская обида. — Но я-то ведь жулик случайный, ну, влип на почве частнособственнического угара. Маленькую дачку захотел на склоне лет, домишко на садовом участке. Так что вы уж не клеймите меня пожизненно.

— Я никого не… клеймлю, — Куржиямский сердито мотнул головой, не сразу произнеся это слово. — Клеймо в свой час поставит суд… Но давайте к делу.

Ревзин поднял брови домиком:

— Опять о том же?

Куржиямский ничего ему не ответил, пригладил ладонью чистый бланк протокола и неторопливо заполнил формальные графы. Ревзин терпеливо смотрел, как он это делает.

— Несколько вопросов, Семен Михайлович, — как обычно не торопясь, начал Куржиямский, смотря в глаза Ревзина. — Выяснение неясностей. Я очень не люблю, когда следственное дело уходит в прокуратуру с белыми пятнами.

— Я к вашим услугам. — Лицо Ревзина серьезное, чуть напряженное.

— Почему вы для домишка на участке купили такое огромное количество строительных материалов?

Ревзин рассмеялся:

— Во-первых, неужели вы еще не поняли, что я в этих делах полный недоумок, а во-вторых, и это главное, — попутала цена, баснословно низкая цена.

Куржиямский молчал, глядя на Ревзина вроде бы равнодушно и без всякого интереса.

— Кто такой Ростовцев?

— Ростовцев? Понятия не имею, — мгновенно ответил Ревзин.

«Ну вот ты и сделал ошибку», — сказал про себя Куржиямский и, заглянув в бумажку, уточнил:

— Александр Платонович Ростовцев, он…

— Ах, этот! — воскликнул Ревзин. — Извините великодушно, я же вам о нем говорил, да, да, есть такой в том объединении, куда, как вам известно, я устраивался.

— В каких вы были с ним отношениях?

— Он для меня работодатель. Вот и все.

«Ошибка не исправлена, а усугублена».

— А откуда он вас так хорошо знает?

— Разве что по анкете, — полувопросительпо произнес Ревзин и посмотрел на следователя настороженно: — Но почему вы решили, что он хорошо меня знает?

— Он же, чтобы взять вас к себе, шел даже на нарушение закона, а на такое ради незнакомого человека с улицы не идут.

— Ну, Всеволод Кузьмич, я все-таки не с улицы, — обиделся Ревзин. — Я переходил туда с хорошей работы, у меня были отличные характеристики, наконец, личная его беседа со мной, я мог ему понравиться.

«Какой закон хотел нарушить Ростовцев, не спрашиваешь, ибо отлично знаешь какой. Наверное, вместе с Ростовцевым изобрели тот ход с досрочной отправкой на пенсию».

— В общем, я могу записать так: знакомство мое с Ростовцевым ограничено одной беседой с ним в связи с поступлением на работу. Правильно?

Куржиямский взял ручку и стал неторопливо записывать.

— Подождите, Всеволод Кузьмич… — Ревзин делал вид, что напрягает память. В это время пианист начал играть упражнения, и, хотя окно было прикрыто, однообразные рулады слышались хорошо. Ревзин досадливо покосился на окно, гладкий его лоб пересекла глубокая морщина. — Была у нас с ним еще одна встреча… случайная. Уточняю — знакомство наше вот тогда и состоялось. Было это так: мы с приятелем пошли на концерт американского ансамбля народной музыки в концертный зал гостиницы «Россия». Я тогда уже подготавливал свой переход в объединение. В антракте мой приятель в курилке здоровается с какими-то двумя мужчинами и знакомит с ними меня. И вдруг я слышу «Ростовцев». И тогда я говорю: сам бог привел меня на этот концерт, дело в том, что я хочу перейти на работу в ваше ведомство… Мой приятель стал меня нахваливать. Весь разговор шел на полусерьезной ноте, и, когда мы уже возвращались в зал, тот мужчина, который был с Ростовцевым, спросил у меня, а бог не подсказывает вам после концерта пойти поужинать? Я ему ответил: не то что подсказывает, а просто требует. Словом, после концерта мы ужинали там же, в «России». Вот и все.

— Будьте любезны, назовите фамилию вашего приятеля с которым вы были на концерте.

— Это еще зачем? — рассердился Ревзин.

— Хочу проверить, так ли все это было… — Куржиямский помолчал. Ну, не Ростовцева же мне для этого вызывать.

Ревзин закатил глаза вверх, мотнул головой:

— Боже мой, боже мой! — И вдруг сказал решительно, смотря в глаза Куржиямскому: — Эти факты не имеют к моему делу никакого отношения! Что вы там ищете? Там ничего нету ничего! Вы уже успели узнать меня, Всеволод Кузьмич, видели, что я не крутил и то, что было, не отрицал. Я взял на себя минимум три года тюрьмы, и я, если хотите знать, к этому наказанию уже как бы привык. Я принял его как урок на всю жизнь. Но не вешайте на меня пустые жестянки, я же немножечко юрист. Действуйте прямо, скажите — какое у вас новое обвинение или подозрение, и я, как всегда, отвечу вам честно: или да, или нет. Я так поступал все следствие, вспомните…

Действительно, Куржиямскому с Ревзиным вроде бы особенно трудно не было. С самого первого допроса он взятки в принципе не отрицал и не мог отрицать, так как был свидетель. Но, признав взятку, он потом до хрипоты спорил по поводу того, знал он или не знал, что лицо, которому он дал взятку, действительно отвечало за те строительные материалы или было фигурой подставной. Сошлись на том, и так было записано в протоколе, что по конечному результату сделки он не мог не понимать, что то лицо по своей службе какое-то отношение к строительным материалам имело. Взятка осталась взяткой, но все-таки какая-то расплывчатость в ее протокольной записи появилась. Так что при внешней мягкости Ревзин вовсе не был прост и прямодушен. Если проследить по протоколам все его допросы, видно, как он по каждой детали добивался наименее опасной ему формулировки в протоколе. И сейчас высказать ему свои всего лишь подозрения по поводу его связи с тем же Ростовцевым было бы явной неосторожностью, и поэтому Куржиямский неторопливо повторил свой вопрос: