— В чем дело?

— Сам не знаю, наваждение какое-то… вроде вы ушли… — бормотал Семеняк, и это было так на него непохоже — не пьян ли он?

— Я вас прошу: если можно, без наваждений, — всерьез злился Горяев…

И вот так одно за другим, весь день.

И только в самом конце, когда он уже собирал со стола бумаги, произошло приятное. К нему в кабинет зашел Кичигин:

— Сегодня ваша «Волга» на ходу?

— Да, но я бросил ее на Кузнецком, утром был гололед.

— Лысые покрышки? — рассмеялся Кичигин.

— Буксуют со свистом.

— Считайте, что у вас есть новые покрышки, и притом все пять.

— Каким образом? — не поверил Горяев.

— Не образом, а официально. Вот смотрите, — Кичигин протянул ему бумажку.

Это был уже оплаченный наряд-распоряжение о выдаче комплекта резины для «Волги-24» на имя какого-то Глебова.

— А при чем тут я? — удивился Горяев.

— Комплект — ваш.

— Все равно ничего не понимаю.

— Вы слышали, что на земле существует дружба людей? Так вот этот мой друг из Литвы Глебов приехал в Москву вышибать для себя резину, позвонил мне, и мы встретились за пивком с литовским копченым угрем. Дело у него было верное — крепкий кореш в Госснабе. Я вспомнил о вас и попросил его выбить не один, а два комплекта. А ему, оказывается, все равно. Вот и вся песня. С вас бутылка отборного. Вы должны сейчас же поехать на склад и получить свой комплект.

— Но у меня нет денег, — смутился Горяев.

— Все уже оплачено, надо только получить.

— Не понимаю…

— Ох, господи… Глебов давно должен мне деньги и, как видно, отдавать не торопился, вот я его и нагрел, хоть часть долга с него сорвал. А вы мне потом отдадите… В общем, так — нужна вам резина? Тогда, не теряя ни минуты, берите разгонную машину и — на склад…

Вот так неожиданно приятно закончился этот проклятый день.

Каланковский агрегатный завод находился под Ленинградом, поездки туда Кичигин любил, всегда прихватывал два-три лишних дня без всякой на то служебной необходимости, то были дни-подарки самому себе. Сараев ехал туда первый раз и целиком отдался опытности своего подчиненного, а тот уже достаточно хорошо знал слабости своего начальника.

В «Красной стреле» расположились в двухместном купе. Кичигин деловито задвинул дверь и, как фокусник, молча стал вытаскивать из портфеля коньяк, боржоми, закуски и даже рюмки и бумажные салфетки. Он угадал: Сараеву очень хотелось выпить, и он с нетерпением смотрел, как Кичигин острым дорожным ножом нарезал тонкие ломтики колбасы, лимона, сыра, хлеба и, наконец, откупорил коньячную бутылку.

— Чтоб в пути все было счастливо! — бегло произнес Кичигин, и они вместе осушили по рюмке. И коньяк был вкусным, и лимонный ломтик потел за ним складно, и, наконец, боржоми приятно пощекотало внутренности, а самая обычная любительская колбаса показалась деликатесом… И уже есть охота поговорить.

— Приятно, когда колбаса свежая, — сказал Сараев.

— Я беру ее только в «Елисеевском» и всегда прошу — от нового куска, — снова наливая рюмки, пояснил Кичигин.

Сараев смотрел на него и думал: хороший он все-таки мужик, умелый на все руки и какой-то еще, черт бы его взял, уютный…

Когда Кичигин вовлек его в эти, как Сараев называл про себя, вонючие дела, ему поначалу было страшно и стыдно, но вскоре это стало проходить, и, получая черные деньги от Кичигина, он уже не чувствовал особой неловкости, покупал на эти деньги подарки жене, дочерям, внучке, проигрывал их на бегах, посещать которые его тоже пристрастил Кичигин. Он словно не ведал цены этих денег. А может, наоборот — всегда помнил, какие это деньги и что они обычной цены для него не имеют. Бывало, в правом кармане пиджака у него лежала только что полученная зарплата, в левом — деньги «черные», причем их было раза в три больше, ему же те, за которые он расписался в ведомости, были вроде дороже, их он никогда не тратил попусту и до последней копейки нес домой.

Кичигин о нем знал все и как раз вчера узнал даже то, что начальником главка он не станет — вместо давно болеющего начальника собираются назначить нынешнего директора Мирославского завода, и еще неизвестно, останется ли при нем Сараев на своем посту вечного зама, и потому Кичигин торопился, как он выражался, запахать этот клин до самой межи. Он все чаще вовлекал его в авантюры, о которых остальные сообщники не знали, и уже дошел до того, что сам начал подделывать на бумагах подписи Сараева.

Эта поездка на Каланковский завод, по расчетам Кичигина, должна сделать Сараева абсолютно послушным ему исполнителем. А то он нет-нет да позволяет себе взбрыкивать. Как было однажды вначале, когда он вдруг швырнул полученные от него деньги на пол и закричал бешеным шепотом: «Нет! Нет! С меня хватит!» Это были очень трудные для Кичигина минуты, но он все-таки сумел его сломить, заставить подобрать деньги с пола до последнего рубля, и Сараев подбирал их трясущимися руками…

Москва уже перестала гнаться за поездом, давно отлетели назад самые дальние ее окраины, и за окном вагона была густая чернота, изредка прорезаемая огоньками. Они сняли пиджаки, развязали галстуки и, полулежа на постелях, начали вторую бутылку коньяка. Сараев только чуть опьянел, и ему было чертовски приятно. Даже быстро напившийся Кичигин, ставший, как всегда, мрачным и злым, виделся ему симпатичным.

— Кузьма Аверкиевич, друг мой, вы не правы, — мягким голосом говорил Сараев. — Я прекрасно все понимаю, вполне возможно, что новый начальник главка придет со своим замом, но я на этот счет ничего предпринимать не собираюсь. Это не в моем… принципе…

— Так вас сожрут, — уже в третий раз угрюмо пробасил Кичигин, который все-таки решил предупредить Сараева о грозящей ему опасности.

— Вы бы остановились, Кузьма Аверкиевич, — по-отечески посоветовал Сараев и, изогнувшись, взял Кичигина за руку, но тот рванулся в сторону, плеснув коньяк на Сараева.

— Не учите! — крикнул он истерически.

— Да что вы? Что вы? — испугался Сараев, — Если душа требует, пейте сколько хотите. Но я помню, как было вам плохо… тогда, в гостинице «Россия»…

— Чтооо? Кому было плохо? — Кичигин даже спустил ноги на пол, наклонился над Сараевым, дыша ему в лицо терпким коньяком. — Чтобы вы знали и запомнили, плохо там было только вам, дражайший Сергей Антонович! Чего это вам пришло тогда в голову воспитывать мою даму?

— Помилуйте, ну какая же это дама? — попытался улыбнуться Сараев, вспомнив еще яснее тот скандал в ресторане, и добавил брезгливо: — Бесстыжая уличная девка и вдобавок дура набитая…

— А вы от нее схлопотали старого дурака. Хо-хо-хо! — захохотал Кичигин так громогласно, что из соседнего купе постучали в стенку.

— Давайте-ка спать, прошу вас… прошу вас…

Кичигин замахнулся ударить кулаком в стенку, Сараев перехватил его руку:

— Перестаньте! Вам опять будет стыдно… — Ему удалось усадить Кичигина на постель.

Уставясь на Сараева злыми насмешливыми глазами, тот заговорил вдруг охрипшим голосом:

— Домашний поп нашелся. Морали читать, а вы же сами, дражайший мой, уже давно все морали замарали. Ну уличная девка! Ну торгует своей честью, но вы-то кто, чтобы ее воспитывать?

Лицо Сараева выразило такой ужас, что как ни был пьян Кичигин, а понял, что переборщил, сказал устало и примирительно:

— Оставим эту тему, Сергей Антонович, раз и навсегда. Мне ведь тоже лихо… Лихо… — Он судорожно стиснул руку Сараева. — Простите меня, ради бога… — Вдруг стал расслабленно клониться набок, упал головой на подушку и тут же стал засыпать. Сараев попытался снять с него рубашку — куда там, он тяжело перевернулся набок лицом к стене и захрапел со стоном.

Сараев смотрел на него уже с жалостью, потому что понимал — действительно же не имеет он права говорить с Кичигиным об этом, тому же вдвойне обидно слышать его поучения, зная, что сам-то он… Тут Сараев свои размышления оборвал и стал укладываться в постель…