«Наверно, с течением дней…» Наверно, с течением дней я стану еще одней. Наверно, с течением лет пойму, что меня уже нет. Наверно, с теченьем веков забудут, кто был я таков. Но лишь бы с течением дней не жить бы стыдней и стыдней. Но лишь бы с течением лет двуликим не стать, как валет. И лишь бы с теченьем веков не знать на могиле плевков!.. 1984 ТРУБА Если вы есть, вы останетесь. Ролан Быков А вы останетесь собой, когда придете в мир с трубой, чтобы позвать на правый бой, а вам приказ — играть отбой? Собой не сможет быть любой, кто сделает отбой судьбой. А вы останетесь собой, когда трубу с чужой слюной вам подловато всунут в рот, чтобы трубить наоборот? Труба с чужой слюною врет. А вы останетесь собой, когда с разбитою губой вас отшвырнут, прервав мотив, в трубу затычку вколотив? А вы останетесь собой с набитой сахаром трубой, когда вас, будто на убой, закормят, льстя наперебой, все те, кто превратить в рабу хотел бы грозную трубу, оставив ей лишь «бу-бу-бу»? А вы останетесь собой, когда раздрай и разнобой в ревнивом стане трубачей и не поймешь порой — кто чей, а кто уже давным-давно с трубой расплющен заодно… А вы останетесь собой и под плитою гробовой, просовывая сквозь траву, как золотой кулак, трубу? Трубу перешибут соплей, когда сдадитесь и состаритесь, А вы останетесь собой? Если вы есть, то вы останетесь. 2 октября 1984 ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
Маше, подарившей мне с тех пор, как было написано это стихотворение, двух сыновей — Женю и Митю Последняя попытка стать счастливым, припав ко всем изгибам, всем извивам лепечущей дрожащей белизны и к ягодам с дурманом бузины. Последняя попытка стать счастливым, как будто призрак мой перед обрывом и хочет прыгнуть ото всех обид туда, где я давным-давно разбит. Там на мои поломанные кости присела, отдыхая, стрекоза, и муравьи спокойно ходят в гости в мои пустые бывшие глаза. Я стал душой. Я выскользнул из тела, я выбрался из крошева костей, но в призраках мне быть осточертело, и снова тянет в столько пропастей. Влюбленный призрак пострашнее трупа, а ты не испугалась, поняла, и мы, как в пропасть, прыгнули друг в друга, но, распростерши белые крыла, нас пропасть на тумане подняла. И мы лежим с тобой не на постели, а на тумане, нас держащем еле. Я — призрак. Я уже не разобьюсь. Но ты — живая. За тебя боюсь. Вновь кружит ворон с траурным отливом и ждет свежинки — как на поле битв. Последняя попытка стать счастливым, последняя попытка полюбить. 1986 Петрозаводск «Надо бы поскупее…» Надо бы поскупее даже на выдох и вдох — тогда, может быть, эпопея ляжет строках в четырех. Надо бы пощедрее, погромче, как выкрик «За мной!», покрепче, поплощаднее — площадью с шар земной. Завидую мощи пространства, спрессованной словом в пласты, но краткость — сестра бесталантства, когда она от пустоты. Не всякая сжатость бесценна. Рифмованный жмых жесткотел, и чье-то квадратное сено, будь лошадью — я бы не ел. Мне нравится сено охапками, с еще не просохшей росой, с брусникой, с грибными шляпками, подрезанными косой. Все нежности с формой — телячьи, эпоху бы в ритм ввалить, ее разодрать, как тельняшку отчаянно рвет инвалид! Вместить ли чепцу и салопу с другим старомодным тряпьем божественную растрепу, которую жизнью зовем? Ремесленный вкус — не искусство. Великий читатель поймет и прелесть отсутствия вкуса, и великолепье длиннот. 1986 |
